За это время бедный Рыкошин заметно осунулся и даже легкая седина подернула его волосы.
Но вся эта история, казавшаяся трагедией, вдруг разрешилась самым неожиданным и благополучным образом.
Однажды, как-то утром, примерно месяц спустя после исчезновения Мимочки, влетает ко мне в кабинет радостный, ликующий Рыкошин и, потрясая над головой каким-то конвертом, с криком «нашлась, нашлась беглянка» падает в кресло. У меня радостно екнуло сердце.
— Представьте себе, какой номер она выкинула! — заговорил он поспешно. — Взяла да и махнула в Екатеринославскую губернию, к некоей Вере Ивановне Кременчуговой. Это та самая дама, с которой мы познакомились в прошлом году летом в Крыму.
Она тогда еще звала нас к себе на хутор и этой зимой как-то мельком повторила приглашение в одном из своих писем. Мимочка не удосужилась даже ей ответить и, конечно, сознательно избрала это убежище, зная, что мне и в голову не придет мысль разыскивать ее там, тем более что и точного адреса Кременчуговой я не знал до сегодняшнего дня. Но все хорошо, что хорошо кончается, и я, возблагодарив небо, с первым же поездом мчусь за Мимочкой. Я просто не знаю, как и благодарить вас за оказанное мне содействие; ведь немало хлопот, говоря по совести, я вам доставил своим делом.
— Помилуйте, это мой долг, и благодарить меня не за что, тем более что я ничем не смог быть вам полезным.
— Во всяком случае, рассчитывайте, пожалуйста, на меня, и в свою очередь, если в чем-либо понадобится моя помощь, я с благодарностью предоставляю себя в ваше распоряжение.
— Прекрасно! Ловлю вас на слове. Не откажите мне, пожалуйста, в следующей просьбе: разрешите прочитать только что полученное вами письмо, если это не будет вам слишком неприятно?
— Сделайте одолжение, пожалуйста, для вас тут никакой тайны нет!
Как я и предполагал, Мимочкино письмо оказалось своего рода chef-d'ceuvre'[9] женского стиля, логики и последовательности. Я с глубоким интересом его прочел и взмолился:
— Ради бога, подарите мне это письмо!
Он несколько удивился:
— А, собственно говоря, зачем вам оно?
— Скажу вам совершенно откровенно: лет через пятнадцать-двадцать, выйдя в отставку, я предполагаю написать и издать мои мемуары. Ваш случай кажется мне настолько оригинальным, что о нем я непременно упомяну в них, не называя, конечно, настоящих имен. У меня есть мой личный архив, где я собираю заранее материалы. Вот почему я прошу вашего разрешения воспользоваться письмом.
Рыкошин немного подумал и сказал:
— Ну что ж? Пожалуйста. Я ничего не имею против. Я рад хоть чем-нибудь быть вам полезным.