Назвавшийся Сониным оказался московским мещанином Гавриловым с тремя судимостями, его же приятель, выгнанный семинарист новгородской духовной семинарии, Антоновым, дважды отбывавшим наказание за кражи и мошенничества. У нас при полиции давно имеются их фотографии, таким образом, сомнений быть не может.
Вооруженная этими данными, явилась я к двенадцати часам дня на квартиру, так сказать, моего дядюшки и тетушки. К этому же времени были приглашены туда и отец Иоаким с дьяконом, венчавшие обманутую вдову и утверждавшие, что записи в церковных метрических книгах были сделаны на основании паспортов бракосочетавшихся, не внушавших сомнений в их подлинности. Причем батюшка, узнав о мошенничестве, возмущенно заявил: «Сочту своим священным долгом изобличить охальников».
В ту же квартиру приглашены были и пострадавшая вдова со своим двоюродным братом — шафером. Четверо наших агентов дополняли эту компанию.
Около двух часов дня я заняла место в гостиной на диване, с книжкой в руках. В одной из соседних комнат уселись батюшка с вдовой и двумя агентами, в другой — дьякон с шафером и двумя нашими служащими. Мы принялись ждать. Ровно в два часа пожаловали и «газетный литератор» и «профессор международной философии».
Поздоровавшись, я предложила им сесть.
— Тетушка с дядей сейчас к нам выйдут, господа. Слыхали ли вы, что произошло сегодня утром на Трубной площади?
— Нет, — отвечают, — не слышали.
— Как же! У трамвая, поднимавшегося в гору, вдруг что-то испортилось, он сначала остановился, а затем покатился под гору назад. Люди на ходу принялись выскакивать, а трамвай все скорей и скорей. Наконец со всего размаху наскочил на другой вагон.
Конечно, стекла вдребезги, площадка помята, но, что удивительнее всего — нет не только ни одного убитого, но и раненого. Люди отделались синяками да испугом. Ведь бывают же удивительные вещи на свете.
— Ничего тут удивительного нет, — отвечает мне профессор — отсырело электричество, вот и все! Впрочем, когда имеешь постоянно дело с такими микроорганизмами, как электричество, радий, космополитизм или трансатлантика, то ничему не удивляешься. Не родился еще тот человек, кто мог бы удивить меня чем-нибудь.
— Так ли, профессор, — сказала я. — Мне кажется, что этот человек уже родился, и довольно давно, целых двадцать восемь лет назад.
— То есть в каких это смыслах? — спросил он.
— А в тех смыслах, что этот человек перед вами.
Я ткнула себя пальцем в грудь.
— Изволите шутить, — сказал он, покровительственно улыбнувшись.
— Да если бы вы сейчас прошлись колесом по комнате так, я бы и то не удивился, а просто сказал бы: у барыньки в голове миокардит сделался.