Прощайте, утром мы продолжим разговор…
— Погодите, еще только один вопрос! — на историка было жалко смотреть. — Скажите хотя бы, какое сегодня число?
— Пятнадцатое января тысяча сто девяносто девятого года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа. — Дверь за спиной хозяина их нового убежища закрылась. Гулко стукнул брус опускаемого в наружные петли засова.
— 1199 год! — в отчаянии воскликнул господин Гольдберг. — Ну, и что будем делать?!
— Что делать, что делать… Молится, мля, сказали же тебе! Ты какие молитвы знаешь?
ГЛАВА 2
в которой наши герои получают, наконец, первые объяснения своему попаданию в новый мир, папа Иннокентий III делает первый ход в Большой Игре, а филейные части попаданцев знакомятся со спецификой местных транспортных коммуникаций
Нормандия, замок Жизор, 16 января 1199
Утро не радовало.
В человеческом языке, пожалуй, что и нет подходящих слов, дабы рассказать об ощущениях, что томили в час нежной утренней зари несчастного господина Дрона и ничуть не менее несчастного господина Гольдберга. Более всего, государи мои, это походило на фантомные боли, впервые описанные в 1552 году Амбруазом Паре.
Жгучие, палящие или же, наоборот, сводящие, стискивающие, — они возникают иногда непосредственно сразу после ампутации больного органа, но могут прийти к человеку и месяцы, а то и годы спустя после операции. И нередко случается так, что все четыре десятка известных сегодняшней медицине методов лечения фантомных болей оказываются бессильны.
Нечто подобное испытывали сейчас и наши герои, постепенно приходя в себя и погружаясь в оттенки ощущений, коими дарила их неведомая боль. Затянув намедни дуэтом "Отче наш" — единственную молитву, известную им обоим — они оба уже где-то на "да будет воля Твоя" потеряли всякую связь с реальностью. Уйдя от нее, так сказать, в неведомые дали. И вот, теперь сознание возвращалось к несчастным хронопутешественникам, а настигнувшая их реальность жестоко мстила за проведенные в забытьи часы и минуты.
Тошнота, сухость во рту и все та же не поддающаяся описанию боль просто кричали нашим страдальцам, что с ними что-то очень и очень неладно! Что-то нарушено в их организмах, и нужно это неправильное как-то исправить, облегчить, излечить… Но что?! Что именно требовало срочного вмешательства? Что должно было быть излечено? Да, что же болело, в конце-то концов?!
Вот на этот вопрос ни господин Дрон, ни господин Гольдберг не ответили бы даже под угрозой немедленного расстрела. И вовсе не из соображений героизма или, допустим самопожертвования. Вовсе нет! Причина, государи мои, была гораздо проще и намного прозаичней. Увы, невозможно рассказать о том, чего не знаешь. Мужчины, неподвижно замершие по обеим сторонам дощатого стола, даже и слов-то таких не ведали, чтобы описать бурю, что гнула и ломала сейчас их трепещущие души.