Как-то я слышала от сослуживца отца одно забавное выражение. Когда его спросили, почему он не вернётся на прежнюю должность, он ответил: «Я на один и тот же горшок дважды не сажусь!» А меня так и тянет… О боже, какая же я беспринципная и бесхарактерная! Ко мне повернулись чуть добром, а я уже таю в предвкушении сплошного «вери гуда и вери мач». Не спасает и упрямство, полученное в наследство от отца.
Вероятно, мне следовало родиться в другом веке. Лучше всего в восемнадцатом или в начале девятнадцатого – во времена романтизма с его возвышенностью чувств и утончённостью манер. Я бы там пришлась ко двору, вернее, вежливое тогдашнее общество оказалось бы мне по душе. Не случайно, несмотря на мою горячность, я не люблю употреблять в своей речи привычное для моих сверстников словечко «блин», выражающее досаду. Само собой, не кривлюсь и не морщу нос, услышав молодёжные жаргонизмы, но признаюсь, моим ушам приятнее, когда они не звучат.
Ещё ничего не произошло, Валера даже не заикнулся о своих истинных намерениях, а я уже была готова всё от него принять, что он соизволит дать. Как бы я на него ни наскакивала и ни сердилась, в душе моей жила убеждённость, что никто не имеет права лишать детей моментов радости общения с родителями.
Тем более, если Валера желает пообщаться с сыном. Пусть это продлится недолго, следует радоваться хотя бы малому.
Моя мама не желала со мной общаться, она даже не писала мне писем из своей «заграницы».
Однажды уже в десятом классе в школу ко мне пришла красивая пожилая дама в нарядном светло-сером костюме и назвалась бабушкой, маминой мамой. Я торопилась на контрольную, к тому же растерялась от неожиданности. Потупилась, застеснявшись, и ляпнула резко, что не желаю с ней разговаривать. Дама очень рассердилась и заявила раздражённо:
- Я так и знала, учтивость в тебе отец не воспитает! – На язвительные слова я не нашлась, что ответить, взяла да и юркнула в класс.
С тех пор бабушку с материнской стороны я больше не видела. И поэтому каялась, что не плюнула тогда на контрольную работу, не расспросила о матери, которую почти не помнила. Я даже не знаю, есть ли у неё ещё дети – мои братья и сёстры, вспоминает ли обо мне, представляет ли взрослой, а может, я для неё так и осталась пятилетней, какой была при расставании.
И почему она меня бросила? Неужели не любила? Мне помнились её объятия и ласки. Возможно, они мне приснились. И Тошке будут когда-нибудь сниться отцовские объятия. Даже если и так, нельзя отказывать ему в этих снах. Ведь я люблю сына больше всех на свете! Поэтому приму от Валеры его запоздалый интерес к сыну и, если это будет от меня зависеть, продлю его. Чего бы мне это ни стоило.