Наконец робот остановился перед старой деревянной дверью.
— Ефим Всеволодович ждет вас.
Дверь распахнулась, едва Бладхаунд потянулся к ручке. За небольшим предбанником располагался просторный кабинет.
Ефим Всеволодович Молодцов стоял спиной к Бладхаунду, у окна, опираясь на тяжелый подоконник. Это был совершенно седой и прямой как жердь старик.
— Здравствуйте, молодой человек, — произнес он, медленно отворачиваясь от окна. — Наслышан, наслышан о вас. Садитесь, пожалуйста. Кофе?
Бладхаунд сел в кресло у массивного стола.
— Добрый день. Нет, спасибо. Удивлен, что наслышаны.
— А как же! Бладхаунд! Я, признаться, иногда жалел, что работаете вы не на меня. У нас при больнице раньше была одна из крупнейших прошивочных мастерских. Прошивали много, в работу далеко не все шло, кое-что, бывало, продавали. За бесценок, конечно. Сейчас то, что не сгнило, стоит подороже, но… Вас очень не хватало.
— Да, я помню, — кивнул Бладхаунд. — Эти кристаллы ничего не стоили.
Имени не было. Социальная больница, пенсионеры и пьянчуги, продавшие жизнь науке одни за горстку внимания, другие — за бутылку водки.
— Ну, не все же! Помните кристалл Руновой? Хорош ведь был, согласитесь!
— Прошит слабо. Такое бы сырье Држецкому или Серову — получилась бы стоящая вещь. Однако продать его дорого все равно бы не удалось. Нужно имя. Лейбл.
— Лейбл, — проворчал старик, тяжело опускаясь в кресло. — Курите? Нет? Это правильно. Я вот бросил — в восемьдесят семь, знаете ли, не покуришь. Работал у меня один парень, Веня Кривцов. Молодой, да ранний. Шустрый. Любил говорить, что в бессмертие надо выпускать только самых достойных. Все бился, пытаясь понять, отчего они хорошеют.
— Получилось? — Бладхаунд насторожился.
— Не успел довести исследование до конца. Закрыли нас, финансирование урезали, проекты заморозили на неопределенный срок. Бессмертие упразднили. Пять лет работы, полсотни сотрудников и аспирантов. Восемнадцать кандидатских, десять докторских — и все это оказалось никому не нужно. Многие ушли из науки, а некоторые и из жизни. Колоссальная потеря! Саша Левченко, Веня, Коля Синицин, Леша… как же фамилия? Запамятовал. Ну да бог с ним, он все равно за границу уехал — понадеялся, что там будет лучше.
— Значит, исследований никто не продолжает?
— Насколько мне известно, никто. Хотя, — Молодцов усмехнулся, — надо сказать, что фонды института сильно обеднели после того, как некоторые обиженные похлопали дверьми.
Бладхаунд покивал.
— Правда, я полагаю, — продолжил старик, — что даже если это было сделано вовсе не из обиды на институт, а исключительно из желания продолжать научную работу, ветер перемен должен был остудить даже самые буйные головы. Экстракция запрещена. Результаты опубликовать почти невозможно. Финансирования нет, а жизнь дорожает… Я подозреваю, что институтское добро просто продали — особенно нейрокристаллы, там были весьма неплохие экземпляры.