Из переписки М.А. Алданова и Е.Д. Кусковой (Алданов, Кускова) - страница 14
Получил длинное письмо от Николаевского{70}. Больше о делах Литературного Фонда и немного о политике. Я с ним обменялся полемическими письмами о некоторых статьях журнала Мельгунова{71}. Он впрочем далеко не во всем согласен с Сергеем Петровичем{72}.
В Александре Федоровиче я больше всего ценю, кроме его ораторского таланта, то, что он (как и Вы, — не сочтите за лесть) действительно болеет душой, когда дело идет о высшей политике и в особенности о России. Прежде, как Вам известно, сердечные увлечения занимали большое место в его жизни. Теперь этого, к несчастью для него, нет, и я думаю, его кроме общественного дела ничто в жизни больше не интересует. Я хорошо знаю его недостатки. По совести, я почти ничего в делах 1917 года ему поставить в вину не могу. Он именно козел отпущения за грехи всей нашей интеллигенции, — за наши общие грехи. Ведь кто только не вставлял ему палок в колеса! Даже смирная эн-эсовская партия, которая тогда имела немалое значение, так как и у нее были представители в правительстве. Ведь Зарудный{73} (прекрасный был человек) был не один, и он при мне требовал в Ц.К. «отозвания министров из кабинета, если»... А что «если»? Если «Керенский встанет на путь репрессий» и т.д. И я не уверен, что в партии одержал бы верх Мякотин{74}, а не Зарудный, Станкевич{75} и другие им сочувствовавшие. Еще неизмеримо сильнее это было в других партиях. Одно это уже делало невозможным «репрессии». Вдобавок, они могли бы быть осуществлены только при условии заключения сепаратного мира, а это было психологически невозможно. С другой стороны, «вождизм», личное честолюбие, опьянение. Всего этого не могло не быть у 35-летнего человека, который так неожиданно стал главой правительства и главнокомандующим в величайшем в мире государстве. Это кончилось, и эти черты у А. Фед. почти исчезли. Мы с Вами работали в «Днях». Знали ли Вы редактора более терпимого, с меньшей дозой «вождизма»? Что ж говорить о Милюкове{76}, который за долгие годы существования «Посл. Новостей» ни разу не устроил редакционного совещания! В «Днях» такие совещания происходили чуть не три раза в неделю. Надеюсь, Вы не скажете, что это мелочь. Масштабы наши эмигрантские действительно маленькие, однако, если бы даже это было мелочью, по ней можно узнать человека. Я главным и огромным недостатком Александра Федоровича считаю его почти безграничную веру в свой «инстинкт». Не отрицаю, что инстинкт свойство ценное и даже почти необходимое. В большом числе даров, отпущенных природой Черчиллю, это едва ли не самый важный. Но когда инстинкт занимает чрезмерно большое место в решениях государственного человека, то он может стать и несчастьем. Черчилль, например, всегда, даже летом 1940 года, «алгеброй» «гармонию» проверял очень старательно, — это теперь видно по мемуарной литературе. У Александра Федоровича «алгебры» нет или он ее презирает. В 1917 году, как ни странно, это не имело особенно большого значения, ибо он, «диктатор», ничего все равно сделать не мог: либо заключай мир, демобилизуй армию и тогда при помощи всяких юнкеров расправься с большевиками (что было, повторяю, психологически невозможно и для него самого, и для всех нас, и даже для тех кадетов, которые позднее в эмиграции над ним издевались: «тряпка!»), либо пытайся удержать под ружьем десять миллионов крестьян, не желавших воевать, пытайся, когда дисциплина развалилась в первый же день революции, иди на «репрессии», когда не осталось ни одного городового и когда девять десятых русской интеллигенции за эти самые репрессии тебя отбросят и от тебя отшатнутся. Тут не помог бы и