— Передумал? — спросила она и внезапно вновь предстала перед ним во всем великолепии юности. Вокруг нее образовался кусочек блистающего дворца.
Это моментально отрезвило Бинка. Она — существо насквозь искусственное, а он предпочитает реальность, даже если это реальность жалкой хижины посреди бурьяна. В конце концов, большинство фермеров Ксанфа живут не лучше. Но когда иллюзия становится необходимой подпоркой в жизни, сама жизнь утрачивает ценность.
— Просто одежду свою забрать хочу, — сказал Бинк. Хотя решение его было твердо, он чувствовал себя негодяем — нарушил такие блистательные планы!
Он направился в ванную, которая предстала перед ним пристроенным к лачуге чуланом. Потрясший его воображение туалет оказался заурядным сортиром — доска с дыркой, а вокруг весело жужжат мухи. Ванна обернулась простым корытом, из которого поят лошадей. Как же он душ-то принимал? Вон стоит ведро. Может, он сам поливал из ведра себе на голову, не ведая о том? На полу кучей валялись его одежда и рюкзак.
Бинк начал переодеваться, но обнаружил, что никакой двери в чулане нет, а Ирис стоит и смотрит на него. Неужели и в тот раз подглядывала? Коли так, следует воспринять это как комплимент: после того ее действия стали значительно более откровенными и недвусмысленно плотскими.
Взгляд его вновь упал на ведро. Но ведь кто-то же лил на него воду во время купания, и теперь он был уверен, что делал это не сам. А кроме него это могла быть только… Ой-ой-ой!
Но еще раз демонстрировать ей свои стати он не собирался, хотя было ясно, что в этом смысле никаких тайн от чародейки у него не осталось. Он подобрал вещички и направился к двери.
— Бинк…
Дом был непригляден — дощатые стены с облупившейся краской, солома на полу, сквозь щели пробивается свет. Но сама чародейка была великолепна. Роскошная дева лет восемнадцати и почти без одежды.
— Что ты желаешь видеть в женщине? — спросила она. — Пышность форм? — Ее фигура обрела невероятно соблазнительные формы, а талия сделалась восхитительно тоненькой. — Молодость? — Она мгновенно стала четырнадцатилетней, худенькой и невинной. — Зрелость? — Ирис сделалась сама собой, но в прекрасном платье. — Деловитость? — Она предстала двадцатипятилетней, в строгом костюме, миловидной, но деловой, — Боевитость? — И вновь амазонка, крепко сбитая, но симпатичная.
— Не знаю, — признался Бинк. — Да и не хотелось бы выбирать. Иногда одного хочется, иногда другого.
— Так можешь иметь все, — сказала Ирис, вновь обернувшись девочкой-подростком, — Ни одна другая женщина тебе такого не даст.