— Иди… сядь со мной рядом.
Элина подчинилась. Изображая смущение и скромность, и внутренне возликовав, она осторожно опустилась на диван рядом с Ольховским. Диван оказался столь мягким, что она буквально провалилась в него. Коленки взлетели едва ли не выше головы и юбочка, и без того коротенькая поползла вверх… На миг стали видны широкие кружевные резинки чулок — это Вадик приучил ее носить чулки, а не колготки, говорил, что это женственнее и эротичнее, и еще с тех пор у Элины осталось несколько пар чулок, и сегодня она специально надела одни из них, тонкие, черные — и сверкнула белая кожа над резинками…
Ольховский от такого зрелища едва не скончался на месте, кровь ударила в голову, дыхание перехватило, и он сам на мгновение испугался, что сейчас получит инсульт. «Вот будет смешно», — успел он подумать, пока рука его почти сама по себе перехватила тоненькое запястье девушки, стыдливо пытающейся одернуть юбочку, а другая рука скользнула по шелковистому чулку, по жесткой ажурной резинке — к бархатистому теплу ее бедра. А потом туда же переместились его губы, его умелые губы, и теперь уже Элина на миг потеряла способность дышать…
И все случилось тут же, без всяких словесных предисловий, на этом же самом диване. Быстро. И так сумбурно, что Элина, все еще таявшая от острого наслаждения, подаренного его губами, почти не успела ничего почувствовать и совсем не успела ничего осознать. Впрочем, Ольховский, видимо, сам слегка смущенный своею поспешностью, которая приличествовала бы скорее подростку, нежели солидному мужчине, расстегнул на ней блузку, стащил юбку, заскользил губами — умными, умелыми, опытными губами развратника! — по ее груди, по животу, по всем нежным складочкам, и обжег наслажденьем, какого она и представить себе не могла, о котором она только и читала, что в глупых любовных романах, а оказалось — оно и на самом деле существует, это самое наслаждение, только вот подарить его может не каждый, и совсем не обязательно любить мужчину, который дарит тебе насаждение, хотя лучше любить, ведь Элина любит Ивана Ольховского, она его любит, она сходит с ума от любви…
Проснувшись утром, Ольховский несколько отрезвел и испугался содеянного. То ли он в самом деле стар стал — о чем частенько напоминала ему Лариса, жена — но бросаться в авантюру с этой хорошенькой золотоволосой девочкой, похожей на диснеевскую Золушку, ему почему-то не хотелось. Если во времена оны он думал исключительно об удовольствии, и ничто другое для него не имело значения, то теперь он больше думал о проблемах, с коими это самое удовольствие было сопряжено. Нет… конечно, он не собирался так просто отказываться от Линочки, у него на это не хватило бы сил, но он смотрел на нее, спящую, любовался нежными, цветочными какими-то линиями ее лица, плеч и груди, и думал о том, как бы все лучше обставить, теперь уже сетуя на то, что весь институт был в курсе Элининой влюбленности.