– Мама была феей земли. Ее звали Керулад, фея Прозрачного Камня. Она покинула Элезеум тридцать лет назад, чтобы научиться работать с самоцветами и драгоценными камнями. Во Фрондаре стоял лучший ювелирный цех Ремидеи. Она пришла туда и попросила принять ее. Конечно, они не отказали. Любой цех счастлив принять фею земли. Ни один смертный не бывает столь искусен в ремеслах. Тринадцать лет она работала там… а потом выбрала моего отца. Она ушла со мной в Элезеум, когда мне исполнилось четыре года. А через семь лет вернулась. Прямо в лапы черноплащникам. С тех пор я не видела ни ее, ни папу…
Риниэль вытерла рукавом слезы.
– Прости. Прости, Рини. Если можешь.
– Ты не виноват, Ревин. Не ты. Сыграй для меня, пожалуйста.
Долан неуверенно посмотрел на нее. Он никак не мог привыкнуть к странностям и противоречиям в характере и настроении феи. Она плакала, вспомнив сгинувших родителей, но просила его сыграть. Для него это было непостижимо. Музыка была для него выражением радости. Бездонный взгляд Риниэль смел его сомнения. Мужчина решительно поднялся и подошел к хозяйке за стойкой трактира.
– Досточтимая монна, исправен ли ваш инструмент? – он кивнул на лютню.
– Чего ж неисправен, третьего дня проезжал тут один менестрельчик, побренчал.
– Дозволите ли?
– Если крамолу не станете распевать. Для того и держу, чтобы досточтимые гости развлекали друг друга.
Долан снял лютню с гвоздя, вернулся за столик. Его взгляд оживился. В глазах Риниэль тоже полыхнули знакомые искорки задора. Маркиз сел, устроил лютню на коленях, взял аккорд, перебрал струны. Инструмент слегка расстроился за три дня с отбытия проезжего менестреля. Долан подтянул струны, настраивая на слух, снова щипнул. Минуту он перебирал аккорды, вспоминая мотив и гармонию песни, что сама просилась на язык в это мгновение. Затем запел:
Поговори со мной. Еще не время спать.
Разделим груз, который мы несем.
Есть кое-что, о чем я не могу сказать…
Но намекнуть могу, пожалуй, обо всем!
Ты спросишь тихо: «Как твои дела?
Где прожил ты, в каких краях бывал?
Откуда шрам? И не сильно ль жгла
Застывшая в груди слепая сталь?»
Голос певца ненадолго смолк, уступая место короткому проигрышу. Звуки лютни – светлые и печальные одновременно – заполнили залу трактира. Посетители смолкли, вслушиваясь в мотив – неприхотливый, но трогающий до глубины сердца.
И замолчав, ты улыбнешься мне.
И я отвечу – снова невпопад:
«Ты знаешь, я готов гореть в огне
Лишь за один твой мимолетный взгляд…»
Поверить мне, наверно, тяжело —
Ведь искры слов моих погасли взаперти…
А ты прозрачной стала, как стекло.