А сейчас? Его святой долг — любить нас. Но это, простите, выше его сил. Наконец он воочию убедился в том, о чем давно догадалась мать и почему она не решилась спуститься к завтраку: человеческий разум и чувства, скрытые в телах монстров, только усиливают к ним отвращение.
Ни отец, ни мать не были виноваты. Вообще, никто не был виноват. Просто срабатывал врожденный человеческий инстинкт. Для теплокровных млекопитающих желать скорейшей смерти всем чудовищам так же естественно, как дышать воздухом. А мы с Элизой лишь довели этот инстинкт до невыносимой трагедии.
Не понимая, что творим, мы с Элизой переложили проклятие, висевшее над всеми монстрами, на плечи нормальных существ.
И мы еще смели взывать к уважению.
Наши мысли далеко не были гениальны, потому что во время всей этой катавасии мы перестали соприкасаться головами.
Мы ужасно потупели, и нам казалось, что папа просто плохо выспался. Мы подливали и подливали ему кофе — и пытались растормошить разными шуточками-прибауточками.
Я еще помню спросил, отчего сливки стоят дороже, чем молоко.
Папа ответа не знал. Тогда Элиза сказала: «Вот недогадливый, ну разве корове приятно сидеть на такой маленькой бутылочке?»
Мы немножко посмеялись, немножко покатались по полу. Потом Элиза встала, уперла руки в бока и, возвышаясь над папой, ласково пожурила его, словно маленького мальчика.
«Ну и соня! — сказала она. — Ну и соня!»
В это время прибыл доктор Стюарт Роллингз Мотт.
Доктору Мотту уже успели сообщить по телефону о ночных метаморфозах, но это никак не отразилось на его поведении. Он задал свой обычный вопрос: «Как поживаем?»
И тут я произнес первые в присутствии доктора Мотта разумные слова: «Папа никак не просыпается», — сказал я.
Спокойствие доктора Мотта было феноменальным. Он повернулся к нам спиной и стал говорить с нянькой Оветой Купер о ее больной матери.
Отца взбесила невнимательность доктора, плюс к тому, он, наконец, нашел на» ком можно сорвать злость.
«Как долго это продолжалось, доктор? — поинтересовался он. — И давно вам известно, что они не кретины?»
Доктор Мотт посмотрел на часы. «Ровно сорок две минуты», — ответил он.
«Кажется, вас ничто не удивляет», — сказал папа.
Доктор Мотт тщательно взвесил каждое слово, после чего пожал плечами: «Я искренне рад за всех», — сказал он.
Но вид при этом у доктора Мотта был далеко не счастливый. Именно это побудило нас с Элизой быстро соприкоснуться головами. Происходило что-то непонятное. Мы хотели знать, что именно.
Наш гений подсказал нам, что стоит лишь быстренько впасть в кретинизм, как все станет на свои места.