Он однажды услышал, как прислуга обсуждала это поведение матери. Тогда маленький еще был. Пробрался на кухню на четвереньках, представляя себя разведчиком, и спрятался, когда раздался голос его няни, пухленькой Бетти.
— Я так скажу, не готова-нечего ребенка брать. Дети тебе не игрушки. Сегодня взял, завтра отдал. Дите к ней ручки тянет, на колени просится, а она его из залы выпроваживает, говорит, чтобы из комнаты не выпускала, пока она не ляжет в своей спальне.
— Мне вообще кажется, что боится она его. Ты глаза его не видела, можно подумать. Как ими зыркнет на меня, так я то соль просыплю, то воду пролью, то тарелку уроню. Нехороший взгляд у него. Словно и не ребенок смотрит, а взрослый… или того хуже.
Мальчик шею вытянул из-за угла шкафа и увидел, как молоденькая Хельга перекрестилась поспешно.
— Что? Да что за бред ты говоришь, дуреха? — Бетти всплеснула руками — Ребенок он и есть ребенок. И глаза у него нормальные. Темные очень. Ну подумаешь.
— А ты вглядись, я тебе говорю. Не темные они, а тьму в себе прячут. Словно само зло на тебя уставилось и прямо в душу смотрит. А хозяйку не осуждай. Она никогда его не хотела. Хозяин сам решил, сам привел, а ей, что теперь, насильно любить его?
Мальчик тогда мало что понял из этого разговора, но запомнил каждое услышанное слово. Он вообще тот день запомнил в мельчайших подробностях. Каждую минуту каждого часа. В эту ночь он впервые плакал для своего папы.
А еще у мальчика были воспоминания, которые приходили к нему после таких ночей. Когда клубочком сворачивался в своей кроватке и смотрел в темное окно. Иногда ему казалось, что кто-то там, за ним, шипит, зовет к себе мальчика. Но этот кто-то не знает, что мальчик сейчас не то, что ходить не мог, а и дышать. Что ему не просто было больно, он превратился в комок пульсирующей боли. Словно кто-то вспорол тонкие голубые вены на маленьких ручках и наполнил кровь сплошной агонией.
Нет, мальчик не боялся ни шепота за окном, ни яростно бивших по стеклу веток деревьев… а если вдруг ему и становилось страшно, то он всегда подходил к зеркалу шкафа и начинал играть. Со своим отражением. Почему-то только рядом с зеркалом и чувствовал себя в безопасности. Будто только оно его и может защитить. Будто это самое естественное — смотреться в зеркало и улыбаться отражению себя самого.
* * *
Сейчас
— Сукин сыыын.
Люк зло пнул ногой комод в детской, взревев от злости.
— Что ж за тварь способна на это?
Вопрос, не требующий ответа. Особенно когда задают его рядом с телом двенадцатилетнего мальчика с перерезанной шеей и вырезанными слезами на лицах.