— Здравствуй, Ясноокая, — прошептал ласково, принимая из ее рук кадушку с пенным квасом и делая долгий глоток, а глаза его серые, ровно голубино крыло, потемнели и дымкой подернулись. Словно предрассветный туман над Серебрянкой расстелился. — Уж заждался тебя, истомился…
— Так и скажи, что я лишь заделье, чтоб от работы лытать, — с хитрецой прищурилась Леда, но как только увидела исполненные праведным негодованием очи юноши, зашлась звонким хрустальным смехом.
— У меня обиход таков: чуть свет — принимаюсь дом ставить да тебя на полденки обжидать, — Любомир сделал еще один добрый глоток кваса, и темные пузырящиеся струйки потекли по его подбородку и вдоль горла вниз, на промокшую от знатного труда косоворотку, — а как ты придешь, как в горниле огонь зачнешь — так я за ковку берусь.
— Полно работать. Обмывайся и отведай гостинцев, — она расстелила на делянке самобраный плат и разложила нехитрую снедь. Когда Любомир сполоснул руки и лицо водой из бочки, протянула ему рушник, но передумала, и сама на лике юноши серебристые капли осушила, в глаза его заглядывая и млея от щемящей в груди радости.
— Я неподалеку лиственницу заприметил, — усаживаясь наземь, поведал Любомир, — знатный охлупень из нее для крыши вырежу. Но иначе, чем в поселке принято. Не коником, а птицей огненной. Чтоб очаг берегла. И… чтоб в избе нашей много птенцов народилось.
Девушка зарделась и потупила очи долу, лишь изредка любопытствуя и утайкой наблюдая, как Любомир поглощает яства. Все лето она приходила к юноше на полденки, угощала гостинцами, прибирала в кузнице да с приговорами выращивала подле утлого крылечка серебристую полынь — от всякой нечисти. Любовалась, как споро идет возведение избы, которая по весне станет их общим домом…
— А я тебе рубаху вышиваю, — очищая от скорлупки сваренное вкрутую яичко, молвила Лебедяна и с нежностью скосила взор на молодца. Мощные руки бугрились узлами силы, шея крепкая и словно бы из камня высеченная, а в плечах косая сажень. — По твою стать будет.
Любомир кивнул и улыбнулся ей так пылко, что улыбка эта посрамить могла само ярило, а глаза засверкали светозарными искрами, опаляя Лебедяну внутренним жаром.
Юноша старательно пережевывал кулебяку и посему был нем. Не мигая, лицезрел, как Леда, принялась играть крошечным язычком лилового пламени, дрожащим на легком ветерке и резво прыгающим с одной ее ладони на иную.
Любомир сыто потер руки и отряхнул крошки с колен.
— Благодарствую за трапезу, душенька моя Ледушка. Теперь впору и за работу браться.
Лебедяна собрала полегчавший туесок, и оба пошли назад к кузнице. Назвать этот омшаник пригодным для жилья — язык не ворочался, но Леда очень любила уютный кособокий домик. Рубленная постройка была дотошно проконопачена мхом, а скат крова покрыт свежей дранкой да валунами придавлен. Очаг с кожаными кузнечными мехами, слаженными хозяином так, что при работе не требовали рук, да наковальня занимали большую часть нутра домушки.