Но достигло ли паранойяльное развитие психотического уровня? Переросли ли сверхценные идеи в бредовые и если переросли, то когда?
Был ли у Сталина паранойяльный психоз? Речь, конечно, не может идти о паранойяльной форме шизофрении. Для этого нет никаких оснований. Однако и при паранойяльной психопатии возможны декомпенсации, достигающие психотического уровня. Именно тогда сверхценные идеи превращаются в бредовые. Каково же различие между ними? К сожалению, в советской психиатрии в последнее десятилетие определение бредовых идей было довольно нечетким. «Идею считают бредовой,— писал А. Снежневский,— тогда, когда она не соответствует действительности, искаженно ее отражает и, полностью овладевая сознанием, становится, несмотря на явное противоречие с действительностью, недоступной исправлению. Она приобретает свойство априорной данности, не нуждающейся в обосновании» . Согласно этому определению, бредом могла бы быть признана и вера в чертовщину и нечистую силу, и фанатичная убежденность ортодоксальных марксистов-ленинцев. В «Руководстве по психиатрии» под ред. Г. Морозова определение бредовым идеям вообще не дается. Наиболее четко они характеризуются в современной американской психиатрии: «Бред — ложное непоколебимое убеждение, несмотря на неоспоримое и явное доказательство и очевидность противного — убеждение, которое необычно и не принято в культуре и субкультуре, к которой принадлежит данное лицо».
Однако параноик у власти сам в значительной мере создает окружающую его культуру и субкультуру. Например, под видом «бдительности» насаждает всеобщую подозрительность, шпиономанию, уверенность в том, что все плохое — дело рук «врагов народа».
Однако параноик у власти сам в значительной мере создает свой культ, веру в собственное величие, фактически обожествление самого себя. Тем не менее, когда паранойяльное развитие достигает бредового уровня, железная формальная логика параноика начинает ему изменять. Его заявления и поступки начинают вызывать недоумение, а затем и подозрение в их болезненности среди ближайшего окружения, казалось бы, раболепного, целиком зависимого и неспособного противостоять воле своего вождя. Н. Хрущев в «Воспоминаниях» неоднократно упоминает, когда речь идет о последнем этапе жизни Сталина, что в его действиях было «что-то болезненное». Последние месяцы Сталин на своих застольях почти перестал говорить по-русски, общался с Берией по-грузински. С Молотовым и Ворошиловым вообще перестал разговаривать. Будто бы стал спать в бункере под землей, разделенном на три секции (никто не знал, в которой он спит), и сам изнутри запирал стальные двери. Когда с ним случился инсульт, все двери эти пришлось электросварщикам разрезать.