Это создает условия для роста паразитизма, который первоначально проявляется не столько даже в усилении паразитического потребления соответствующих продуктов непосредственно самим классом капиталистов, сколько в опосредованном посредством формирования целого «класса» прислуги. «Избыточная прислуга» в это время растет исключительно быстрыми темпами: «В начале XIX в. больше 15% лондонского населения составляли слуги»70, образовалась «огромная масса прислуги (которая в 1850 г. составляла вторую профессиональную группу в Англии, непосредственно за сельским хозяйством, насчитывающую более миллиона человек)»71. Это огромное количество людей, исключенных из процессов производства (но не потребления!), поглощает значительную часть совокупного общественного продукта, ничего не давая обществу взамен. Они представляют собой «непроизводительных рабочих, которые за свои услуги получают от капиталистов часть затрат последних на предметы роскоши (pro tanto сами эти рабочие являются предметом роскоши) и которые принимают очень большое участие в потреблении как раз необходимых жизненных средств» (24, 463).
С изменением характера функционирования капитала (в частности, с усилением роли кредита) растет и своеобразное «производственное потребление» классом капиталистов предметов роскоши. По словам Маркса, «на известной ступени некоторый условный уровень расточительности, являясь демонстрацией богатства и, следовательно, средством получения кредита, становится даже деловой необходимостью для “несчастного” капиталиста. Роскошь входит в представительские издержки капитала» (23, 607), или, говоря другими словами, «показная роскошь … в конце концов тоже была средством управления»72. Кроме того, все большая часть общественного продукта потребляется участниками общественного разделения труда в той его части, которая касается организации производства, обращения капитала, непроизводственных социальных функций и т.п.
Все это, повторим, явилось следствием накопления богатства скорее за счет эксплуатации «всего мира», чем за счет собственного развития капитализма и эксплуатации рабочего класса метрополии. Ведь даже после уже весьма продолжительного периода капиталистического развития «Европа была менее богата, нежели мир, который она эксплуатировала, даже еще сразу после падения Наполеона, когда всходила заря английского первенства»73. Рассмотрев «сравнительные позиции Европы … и мира до 1800 г. и после промышленной революции», увидим, что «революция эта была не просто инструментом развития, взятым самим по себе. Она была орудием господства и уничтожения международной конкуренции. Механизировавшись, промышленность Европы сделалась способной вытеснить традиционную промышленность других наций. Ров, вырытый тогда, впоследствии мог только шириться. Картина мировой истории с 1400 или 1450 г. по 1850-1950 гг. – это картина старинного равенства, которое рушилось под воздействием многовекового искажения, начавшегося с конца XV в. По сравнению с этой доминирующей линией все прочее было второстепенным»74.