Корабль вошел в плоть облаков и исчез, окрашивая изнутри их тьму затухающим светом. Если всмотреться, то свод туч походил на перевернутый океан, который держал свои мрачные воды над головой. Итера тонула, падала в пучину, а на поверхности уже не осталось следов – рябь воздушных волн, робкие всплески молний.
*****
Оставшись один, я не слишком церемонился с Лисьен.
Она пребывала не то в беспамятстве, не то в глубоком сне – на внешние раздражители, включая меня, не реагировала. Поэтому я взял ее за ногу и потащил к медицинскому блоку, благо он всегда должен находиться рядом со шлюзом. Медичка была худая и легкая, но мне и в голову не приходило, носить ее на руках. Уверен, и она не отличалась обходительностью, когда вытаскивала нас из креокапсул.
Только сейчас, когда ее волосы расстелились по полу рядом с обмякшими руками, я заметил, насколько они были длинные. Пока я таким образом ее подвозил, волосы Лисьен наэлектризовались о пластик пола и стали тонкими прядями приподниматься в воздух, как ожившие черви. Зрелище было отвратительным и соответствовало тому, как я воспринимал медичку.
Все станции имели схожую планировку, практичную, выверенную столетиями. Мне не пришлось долго блуждать, прежде чем наткнулся на медицинский блок, который под стать всей станции был нашпигован замысловатыми и болтливыми приборами. Они нараспев предлагали себя, инструктировали и давали советы. Я спорить не стал и доверил покорное туловище медички ее бездушным собратьям.
Устроив ее на медицинском столе, я пожелал разнообразия в ощущениях, на что вкрадчивый голос заверил меня, что через час-полтора уже смогу ее проведать. Голосу я тоже пожелал что-то продолжительное и не очень медицинское, после чего поспешил убраться по своим делам.
Меня на станции интересовало только одно помещение, и я был несказанно рад, что оно оказалось в пределах проверенного контура. Затаив дыхание я спустился уровнем ниже.
Когда твое детство проходит в тесном замкнутом пространстве, а прикосновение воды можно ощутить только в скудных струйках душа, возникает неутолимая жажда, граничащая с одержимостью. И чем больше я читал о морских просторах, чем больше фильмов смотрел о большой воде, тем сильнее становился зуд. Я должен был почувствовать прикосновение океана собственной кожей, я должен был вдохнуть полной грудью морской воздух.
Спустя годы, преодолев многое и пустившись в самые отчаянные авантюры, я выбрался из родной дыры и обосновался на столичных курортах Империи. Открытое небо давило на меня сильнее, чем потолок моей каморки, а морской прибой заставлял дрожать и подгибать коленки.