— Тороплюсь со всех ног, милорд, — пропела Бранвен, наливая в высокий бокал воды из кувшина. Делать это приходилось наугад, и она благополучно перелила — налила воды вровень с краями. «С горкой», — как выразился Эфриэл. Он пил долго, почти осушив бокал до дна. Напоследок закашлялся и пролил остатки на грудь.
— Это все ты наколдовала, незадачливая ведьма? — возмутился он, стряхивая ладонью воду. — Не слишком приятно, знаешь ли.
— Просто ты слишком торопишься, — ответила Бранвен, доставая из потайного кармашка платок. — Давай помогу.
Она легко коснулась его груди, осушая воду, потом промокнула ему губы и подбородок.
— Как чудесно у тебя получается, — сказал Эфриэл. — Жаль, воды не осталось, я бы пролил и на…
— Я поняла, — оборвала его Бранвен, закрыв ему рот ладонью. — Не надо продолжать.
Сид медленно поднялся, пытаясь разглядеть выражение ее лица.
— Теперь ты перестала меня бояться, — сказал он. — Почему?
— Ты спал на моих коленях. Разве женщина станет бояться мужчины, чей сон она берегла?
— Не надо продолжать, — сказал Эфриэл и поцеловал ее.
На этот раз его поцелуй был осторожен, почти робок. «Совсем немного, — подумала Бранвен, опуская ресницы, — совсем чуть-чуть греха… Яркое пламя простит мне, если я только…» Но руки ее сами легли на его плечи, поглаживая гладкое, плотное — словно полированное дерево — тело.
— Я умираю, едва лишь посмотрю на тебя, — прошептал Эфриэл, отрываясь от нее. — Что ты со мной сотворила, колдунья?
— Что я могла сотворить? — ответила она тоже шепотом. — Ты же знаешь, я ужасно неумелая…
Соловей завел свою песню совсем рядом, да так громко, что оба вздрогнули. И аромат роз, и соловьиные переливы, и тепло и таинственность южной ночи — все располагало к любви. Бранвен приподнялась на цыпочки и приникла к губам сида. «Еще чуть-чуть греха, совсем капельку… — успокаивала она себя. — И все, не буду грешить».
Они переговаривались шепотом, перемежая слова поцелуями.
— Не забуду этой ночи до конца жизни, — сказал Эфриэл.
— Наверняка, ты говорил это тысячи раз.
— Говорил. Но никогда — искренне. Только сейчас.
— И это ты тоже говорил тысячи раз…
Тихий стук развеял волшебство.
— Вот и гусак явился.
Глаза Бранвен стали огромными и почти умоляющими. Руки ее так и лежали на плечах Эфриэла.
— Мне открыть?
Эфриэл смотрел на нее не отрываясь и молчал. Казалось бы, чего легче — велеть ей впустить мужа и получить сполна ту награду, к которой она стремилась. А следующей ночью оказаться дома, послав в драконову пасть мир смертных, милорда Гусака и миледи Гусочку. Он заставит ее поклясться никогда не вызывать его, и значит, пятьдесят-шестьдесят лет спокойной жизни обеспечены. Но время шло, стук становился все требовательнее, а Эфриэл молчал.