— То-то же, — улыбнулся, уже не таясь, седобородый Никита. Добрыня же какое-то время был ещё в гневе, часто дышал через расширенные ноздри и не разжимал кулаки. Но кружка домашнего вина, разбавленного варёным мёдом, успокоила юного боярина, и разговор пошёл уже в другое русло.
— Что же, отец мой, теперь будем воевать против Киева? — с тревогой спрашивал боярин.
— А нам-то что? Это пусть князь Ярослав воюет, и верные ему товарищи из дружины. Он эту кашу заварил.
— Но Ярослав — наш князь. Если бы не он, Владимир сделал бы нашем князем Бориса, что ещё хуже.
— Дети Владимира меж собой одеяло перетягивают, как маленькие, а мы должны в этом участвовать? — спрашивал Никита, снимаю скорлупу с варёного яйца.
— Так ведь одеяло это — Новгород.
— Съешь-как сырку, сынок, вкусный сыр, свежий, — протянул Никита ему кусок молочного цвета. Добрыня покорно проглотил сыр, запил вином.
— В этом деле лучше не торопиться, — продолжал старый боярин, — когда придёт к нам Владимир с войной, тогда и будем думать. А пока лучше в стороне нам быть. Они — Рюриковичи, ещё десять раз перессорятся и помирятся. Они — родня, они всегда меж собой договорятся, а мы раз с киевским князем поссоримся, и затем вовек будем перед ни виноваты.
— Но мы-то уже заняли сторону.
— Кто это «мы»?
— Константин-тысяцкий, и все, кто были в Польше и в Литве.
— Но ты-то ведь голосовал против этого решения. Это мудрый ход, Добрыня. Поэтому ты как раз и имеешь право остаться в стороне. В случае чего сможешь занять и ту, и другую сторону.
— А как же Кирилл — племянник твой, такой же внук Володара, как и я, отец его Олег — твой сводный брат. Олеговичам в стороне остаться не получится.
— О себе сейчас думай, — устало отвечал отец, — и ещё о Ставре с Василисой. Сводный брат, всё-таки не кровный. Мой родной отец — Буслай, от него у меня много сестёр осталось, и у тебя много двоюродных братьев. Не таких как Кирилл, с ним у тебя нет общей крови.
— Ну да, общая кровь. Как с двоюродной сестрой моей — Василисой Васильевной? Которая любовница Ставра. Про которую говорят, что она дочь Василия Буслаева.
— Брехня, сам знаешь, её родной отец — Садко, как и у Ставра. А мать её заживо сожгли на костре, как ведьму. Она не может быть твоей сестрой, это сестра Ставра.
Последние сова Никита произнёс уже с закрытыми глазами, опершись спиной и стену. Вино его расслабило. Добрыня тоже почувствовал уже некоторую приятную слабость и решил отдохнуть на свежем воздухе. Ближе к вечеру затопили баню, и боярин, наконец, с дороги смог как следует помыться. Завтра ему предстояло отправиться к той, с которой он был помолвлен, с той, которая его ждала. Из головы никак не выходил проклятый Ставр. Даже явился боярину во сне. Сон был наполовину воспоминанием. Сначала возникло безбородое лицо с густыми волосами на голове, с презренной ухмылкой. Затем появилась и сестра его — Василиса Васильевна, хотя все понимали, что отец у неё не Василий, а Садко. Она и внешне была больше похожа на родного отца, но нос другой, как у Добрыни. Она была сестрой им обоим — Ставру и Добрыне, они оба любили её и очень часто проводили время вместе. Пока были детьми. Сновидение быстро проносило Добрыню через месяцы и годы. Он превращался во взрослого мужчину. Ставр тоже взрослел, но медленней. Добрыня всегда был крепче телом, всегда превосходил товарища детства в борьбе и плавании, в верховой езде. Лишь в одном Ставр его начал тогда обходить — в любви женщин. Сон снова возвращал Добрыню в тот злополучный дом, когда на чердаке он застал Ставра и Василису, предающихся уже вполне взрослым любовным ласкам. С тех пор дружбе их пришёл конец. Но сон удерживал Добрыню на том чердаке, разрывая сердце от боли. И вот Василиса Васильевна превратилась уже в другую — в Василису Микулишну. Однозначно, Ставр нарочно пытается заполучить её в жёны, это зависть к Добрыне не давала ему покоя. И Добрыня проснулся от крика петуха с сжатыми кулаками. Нет, эту Василису он точно не отдаст.