— Прислать сюда часового! — крикнул Государь.
Дрожа от страха, часовой слово в слово повторил то, что дежурный офицер передал Императору. К удивлению солдата и офицера, Государь произнес:
— Знаю, знаю… это уже исполнено!
Часовому Государь приказал выдать щедрую награду, а офицер пожалован был орденом святой Анны.
На другой день Император потребовал к себе архитектора Бренно, ответственного за постройку нового здания дворца.
— На главном фронтоне, обращенном к Итальянской улице, — приказал Государь, — сделайте надпись эту самую, — и он подал Бренно лоскут бумаги, на котором Его Величества рукой было начертано: «Дому твоему подобаеть святыня господня въ долготу дней».
Историк, сообщивший об этом событии, отмечает, что число букв надписи (в транскрипции того времени. — 47, равно числу лет, прожитому Императором Павлом (1754–1801).
Есть и еще любопытные свидетельства. Так, в журнале П. И. Бартенева «Русский Архив», издававшемся в Москве, в № 1–4 за 1872 год помещены «Воспоминания Федора Петровича Лубяновского» (1777–1864), действительного статского советника, с 1802 года — секретаря министра иностранных дел.
«Скоро по приезде князя Николая Васильевича в столицу Император приказал ему послать за двумя арестантами, которые содержались в Динаминде (так! — Ю.Р.); приказано привести их с дороги прямо к Его Величеству. Прямо туда и привез их в начале декабря 1786 года Егор Егорович Гине, впоследствии президент Лифляндского обер-гоф-герихта. Были они скопцы из числа главных учителей этого толка. По рассказу Гине, Император довольно долго, но тихо говорил с ними в кабинете; потом, обратясь к Гине, велел ему отдать их на руки тогдашнему военному губернатору Николаю Петровичу Архарову, самому же пока остаться в Петербурге, бывать у них и о чем нужно докладывать кому следовать будет (обратите внимание на распоряжение Императора — Ю.Р.). Гине прожил три недели в одной комнате со мною; в один вечер воротился в таком встревоженном духе, с лицом до того расстроенным, что я не узнал его; спешил собраться в дорогу, послал за лошадьми; с нетерпеньем ожидал князя с куртага (куртаг — приемный день во дворце. — Ю.Р.), откланялся, — получил-де из дому печальное извести, и ускакал. Через несколько дней Гине приезжал в Петербург и жил у меня; тут только, вспоминая былое, сказал мне, отчего тогда чуть было с ума не сошел и так торопился уехать. Скопцы в тот вечер жаловались ему на Архарова, но о себе не просили, а умоляли его, Гине (как они к Государю другой дороги не имели), сказать Его Величеству, чтоб изволил глядеть в оба, а не остережется, то кончит как и не помышляет — и то не за горами. С такою уверенностью, говорил Гине, они предсказывали, что волосы у него дыбом стали на голове; не знал, на что решиться; вспомнил о жене и детях, зажал себе рот, глаза и уши и уехал».