Клив не знал, сколько времени он провел, заворожено наблюдая, как подсознание, словно опытный шулер, тасует колоду сложенную из его прошлого, настоящего, будущего. Тело горело, мысли раскаленными метеорами проносились перед внутренним взором, а за ними, на неясной границе света и тени, клубилась тьма. Огромное черное лицо, нет, череп, обтянутый темнотой, приблизился к Кливу, и растянул иссохшие губы в улыбке:
— Ты мой, охотник! Сопротивляйся, борись, тем приятнее будет низвергнуть тебя в Изначальную Тьму. Ты знаешь, что тебя ждет? Лишь боль и страдания, да души убитых тобой людей.
Клив содрогнулся от ужаса и отвращения. Собрав последние силы, он прошептал:
— Господь милосердный… — но грубый, издевательский смех прервал его.
— Ты забыл его имя, охотник. Якшался с божком краснокожих, держал в руках дешевую погремушку вместо креста. Он тебе не поможет!
Но Клив уже не слышал глумливых слов призрака. Словно человек, взбирающийся по отвесному склону, он отчаянно балансировал на грани безумия, стараясь ухватить ускользающую от него мысль. «Имя, имя Бога. Старый чероки говорил что-то очень важное об имени Бога!» А затем поднял глаза на гримасничающий черный череп. С победной улыбкой взглянул в темные провалы глазниц:
— У Бога тысячи имен. И мне достаточно знать одно!
На костлявом лице призрака отразилось недоумение, ярость, и почти детская обида. Тьма забурлила, а затем, издав мерзкий, клокочущий звук, рванулась вперед, стремясь поглотить коленопреклоненного человека. Клив улыбнулся, соединив ладони перед грудью. Последний раз взглянул на вал несущейся на него тьмы и закрыл глаза. С уст его сорвались первые слова молитвы.
Абрахем
Тэдд сидел, удобно устроившись на мягких подушках старого дивана с обивкой из коричневого плюша. Рассохшаяся рама немилосердно скрипела при малейшей попытке пошевелиться, длинный ворс местами вытерся, обнажая грубую текстуру ткани. Беверли не единожды просила «отправить старика на кладбище», а как-то раз, отчаявшись добиться своего, пыталась вывезти «ископаемое» в отсутствие мужа, наняв бригаду грузчиков. Тэдд вернулся в тот самый момент, когда трое дюжих парней с руганью протискивали диван в широко открытые двери парадного входа. Став на колени перед женой в самом центре ее любимой лужайки, за каких то четверть часа он добился амнистии для ветерана. Грузчики, все это время с интересом наблюдавшие за бесплатным спектаклем, зло затушили сигареты. Старший, коренастый белобрысый парень с раскачанными до фантастических размеров предплечьями, шагнул к целующейся посреди газона парочке и потребовал еще двадцатку к оговоренной ранее сумме. Тэдд дал ему пятьдесят. С тех пор, огражденный от всяческих посягательств, диван жил в одной из трех комнат второго этажа, отведенной под гостиную. Раз в неделю старший Абрахем тщательно пылесосил большие поролоновые подушки, избавляясь от вездесущей пыли, собиравшейся в пушистых островках, и вкручивал саморезы, скрепляя рассыпающийся от старости деревянный каркас.