Старик поднял на Клива взгляд. Его глаза, большие, чуть выпуклые, смотрели холодно и отрешенно.
— Я ждал не тебя, — из голоса исчезла старческая дрожь, слова звучали размеренно, словно удары кузнечного молота.
— Где я?! И кого ты ждал, дьявол тебя раздери?! — неуверенность и страх отступили перед ослепляющей яростью. Клив шагнул в круг света, отбрасываемого пламенем костра. Правая ладонь легла на рукоять револьвера, левая сжалась в кулак.
— Ты не можешь убить того, кто и так мертв, — сидящий у костра старик произнес эти слова ровным, безразличным тоном. — Присядь у огня, и мы поговорим.
Еще несколько мгновений Клив стоял, сверля старого индейца пристальным взглядом, а затем опустился на холодный камень.
Старик смотрел в огонь, пожевывая впалым, сморщенным ртом. Потом, словно приняв решение, поднял глаза на Клива и заговорил.
— Я ждал своего внука. Могущественный амулет, одна из вещиц Бога, должен был перенести его в это место. Но появился ты.
— Не знаю, о чем ты говоришь, старик, — мрачно произнес Клив, и сразу же понял, что солгал. Он вспомнил себя, склонившимся над умирающим юношей, вспомнил, как тот отчаянным усилием сорвал с шеи кожаный ремешок с висевшим на нем камнем.
— Ты знаешь, — спокойно и твердо произнес старик. Свет костра плясал по его лицу, превращая глубокие морщины в бездонные ущелья, заполненные тьмой. — Мой внук мертв. Ты убил его?
Клив бросил короткий, настороженный взгляд на сидящего по другую сторону костра индейца.
— Нет. Он уже умирал, когда я увидел его.
— Это хорошо, — краснокожий кивнул, длинные белые косы зашевелились на смуглых плечах, словно гадюки — альбиносы. — Как ты получил амулет?
И Клив рассказал ему все. Старик молча слушал, лишь изредка покачивая головой, в его блестящих, почти черных глазах читалась печаль. Когда последние слова затихли, он протянул руку назад, в темноту, и в свете костра блеснула вышитая бисером кожаная сумка. Индеец извлек из нее трубку с длинным прямым чубуком, украшенную двумя черными перьями, скрепленными красной бечевой. Потянувшись, достал из потрескивающего костра небольшую веточку с пляшущим на конце язычком пламени и поднес к чашке, наполненной темно-коричневыми листьями. Глубоко затянулся, выпустив густое облако синеватого дыма. В прохладном, сухом воздухе запахло можжевельником.
Старик в молчании докурил трубку, выбил тлеющий пепел на каменный пол, и не поднимая глаз, спросил:
— Он был плохим человеком?
— Да. И заслужил смерть, — слова давались Кливу с трудом, язык превратился в толстую шершавую колоду.
Долгое время слышалось лишь потрескивание веток в костре да тяжелое дыхание старика. Наконец он поднял глаза и начал рассказ.