Джо внутренне напрягся. Состояние сонной апатии, охватившее его во время разговора с ростовщиком, мгновенно прошло, уступив место радостному возбуждению.
— У него есть дети? — спросил Эрнандес, прилагая неимоверные усилия, чтоб голос звучал по-прежнему безразлично.
— Две дочки, пятнадцать и двенадцать лет. Прям куколки. Теперь им только на панель. — Росси мерзко хихикнул и разорвал связь.
Джо осторожно положил трубку и отодвинул от себя аппарат. Откинулся в кресле, и медленно выпустил воздух сквозь сжатые зубы. Боже всемогущий, как же ему повезло! Сам того не зная, старый шакал подписал смертный приговор этому… Джо взглянул на лежащий перед ним лист бумаги. Этому Теодору Абрахему. И его дочкам. Хотя девочки умрут далеко не сразу. Босс «Псов» рассчитывал на два, а то и три месяца умопомрачительных забав. Пятнадцать и двенадцать. Подумать только. От одной мысли о девочках он почувствовал нестерпимый пульсирующий жар внизу живота, а спустя несколько мгновений тело выгнулось, повинуясь нахлынувшей волне ни с чем не сравнимого наслаждения. Тихий, протяжный стон сорвался с его тонких, приоткрытых в экстазе, губ. Когда волна схлынула, Джо опустил глаза и увидел, как по зеленой, цвета хаки, ткани шорт расплывается темное, мокрое пятно. Он улыбнулся.
Маленькие девочки были страстью Эрнандеса. Тонкие, еще не оформившиеся тела, по детски гладкая, без единой поры кожа, чистое, не отравленное табаком и алкоголем дыхание. Невинные ангелы с большими, полными слез глазами, пухлыми, дрожащими от страха губами. Джо никогда не был груб с ними. Никогда не поднимал руку на сидящего перед ним ребенка. Однажды, в одном из борделей Хуареза, он даже пристрелил негодяя, хлестнувшего по лицу тонкое белокурое создание по имени Галия. Этот мерзавец, могучий когда то мужчина, а теперь больше похожий на заплывшего жиром борова, держал ее за длинные шелковистые волосы своей толстой, поросшей густой черной шерстью рукой, готовясь ударить еще раз. При этом он пронзительно вопил что-то о малолетних шлюхах, не желающих брать… Впрочем, это не важно. Джо выбил дверь и выпустил целых три пули из «Ламы» тридцать второго калибра, снабженной самодельным глушителем, а этот ублюдок еще с минуту копошился у изножья широкой кровати, застеленной белоснежными простынями. Маленькие кусочки свинца в цельнометаллической оболочке пробили легкие, так что шума он издавал не более чем проколотая гвоздем шина. Когда все закончилось, Джо поднял на руки почти невесомую девочку и вынес из залитой кровью комнаты. В тот раз они провели одну из самых прекрасных ночей в его жизни. Он был для нее и братом, и отцом, и нежным любовником. А какой благодарностью светились ее громадные темно-синие глаза! Как держала за руку, сжимая запястье своими тонкими пальцами, и плакала, умоляя не уходить! Он осторожно высвободился, нежно поцеловал Галию в чистый выпуклый лоб и шагнул за порог маленькой, уютно обставленной комнаты. И все таки на мгновение задержался у закрытой двери, слушая безутешные рыдания покинутого ребенка.