До позднего вечера ревизовал я работы студентов, и все это время Анатолий бегал вокруг своего стула. В этот раз стул подкачал всерьез — деревянная ножка лопнула вдоль. Уж сколько раз предлагали Анатолию заменить свой стул, выбрать какой-нибудь получше и, самое главное, покрепче, в аудиториях, да только не слушал Анатолий никого. Точно упрямый ребенок, он возился с этим своим стулом, крутился вокруг него с инструментами — этакий здоровенный детина, под два метра ростом, — никак не желая признать очевидный факт старения, как ни крути, казенного имущества.
За окном стемнело, кафедра опустела. Я знал, что пару аудиторий занимают группы вечернего факультета, но преподаватели их не показывались в преподавательской. Только Анатолий суетился, периодически исчезал, прибегал, снова исчезал, отыскивая в удаленных лабораториях и кафедрах шурупы и отвертки. Я настолько привык к хлопаньям двери, что совсем уже не обращал внимания на беготню большого друга и его рассказы о состоянии дел на этажах.
От бумаг меня отвлек громкий хруст. Я нехотя поднял глаза, примерно уже предполагая, что произошло. Анатолий наверняка решил опробовать свой заново отстроенный стул и тот снова подвел его. В последний, я надеялся, раз.
Я поднял глаза и обнаружил, вместо Анатолия, Никанор Никанорыча, сидящего на полу у поломанного стула, потирающего ушибленный бок.
— Вот тебе на! — недоуменно бормотал он. — Хотел ведь только по-вежливому, по-культурному, устроить.
Он принялся неуклюже подниматься, ухватившись за угол близстоящего стола. Стол тоже принадлежал Анатолию. Как на грех Никанор Никанорыч двинул толстенную зашнурованную папку, та, в свою очередь, кипу бумаг, которые не преминули разом ухнуть с Толиного стола, припорошив частично сломанный стул.
Никанор Никанорыч поднялся и принялся чесать затылок. Наверное, таким образом ему легче соображалось, да только вряд ли Анатолию стало бы оттого радостнее. Стул его бедный, многократно сверленный и колоченный, подобно Трое пал, бумаги рассыпались.
— Я ведь только обождать хотел, Борис Петрович, пока вы с делами завершите, — оправдывался Никанор Никанорыч. — Ничего ведь подобного и в мыслях не было.
Я подлил масла в огонь:
— Что же вы, Никанор Никанорыч, не видели, что ли? Стул стоит посреди прохода, инструменты вокруг лежат. Обязательно на него было садиться? Человек ведь ремонтировал, мучился.
Никанор Никанорыч пылко схватился за грудь.
— Ведь я ж, Борис Петрович, не по злому умыслу. Исключительно по рассеянности, по неуклюжести, единственно. Бумаги-то мы собрать сможем, — он нескладно согнулся и принялся подбирать бумаги. — Бумаги-то они ерунда на постном масле. Со стулом вот неурядица вышла. Некрасиво как-то со стулом получилось, а? — он бросил собирать бумаги и просительно поглядел на меня. — Делать-то чего теперь, Борис Петрович?