Внезапно под окном раздалось чье-то несмелое покашливание. Кувшинников не успел ни испугаться, ни возмутиться, как раздался приглушенный шепот:
— Господин советник, вы спите?
— Кто здесь? — подскочил Кувшинников к окну.
— Это я, пан советник, Гурарий.
— Какой еще Гурарий?
— Травник Гурарий, что вчера вам горло лечил...
— А-а-а! И что ты хочешь, Гурарий?
— Зашел спросить, как здоровьечко ваше. Не надо ли чего?
— Нет, не надо. Держусь, Гурарий. Побаливает немного горло, но, думаю, завтра буду в отменном настроении.
Гурарий, лица которого не было видно в тени, потоптался смущенно и, заикаясь, спросил:
— Господин советник, не окажете ли любезность?
— Любезность? Ну, говори, какую любезность. Если смогу, отчего не оказать.
— Господин советник, вот на коленях перед вами стою, чем хотите поклянусь: дочкой своей, всеми сыновьями сразу и каждым в отдельности, — но не смогу я указ Государя Императора выполнить.
— Что ты имеешь в виду? — грозно нахмурился Кувшинников.
— Нет у меня денег на приличную фамилию.
— Я же тебе вчера целый гривенник пожаловал! Или мало тебе?
Гурарий еще сильнее потупился и выдохнул обреченно:
— Мало...
— Однако ты наглец. И сколько же ты хочешь за жизнь титулярного советника?
— Ваше благородие, да не нужно мне никаких денег. Я сам готов приплатить, чтобы к вам никакая болячка не прицепилась. Об одной милости прошу: хоть Портянкой назовите, хоть Горшком, хоть Нищим, но только не Фаулебером и не Штинкенванцем! Мне ж тогда своих детей удавить придется и самому на осине повеситься.
— Любезный, ты что, белены объелся? Ступай проспись и не морочь мне голову!
— Пармен Федотович, хотите, шкуру с меня сдерите и на базаре продайте, если другой возможности нет; хотите, крепостным вашим стану до могилы! Я ж не орнаментальную фамилию прошу, а самую простую. Нежели человеческая жизнь для вас не стоит сорока копеек?
— Ты меня совсем заморочил! Какая еще орнаментальная фамилия за сорок копеек?
— Да знаю я, что она рубль стоит, потому и не заикаюсь.
— Почему рубль? Кто сказал? — чуть не заревел Кувшинников и сдержался только из-за боязни разбудить отца Екзуперанция с супружницей.
— Господин Щур-Пацученя, — еле слышно прошептал Гурарий, глядя на носки башмаков.
Кувшинников подавился щавелевой яростью и замолчал, считая молча до десяти, чтобы усмирить злость.
— Щур-Пацученя, значит. И что же он вам сказал про орнаментальные фамилии? Выкладывай как на духу.
Гурарий нерешительно начал пересказывать речь пана Станислава. Кувшинников слушал молча и чувствовал, как внутри него, ширясь и набухая дурмановым ядом во все стороны, вызревает шальная ненависть к жадному, прожорливому и пройдошливому чернильному хорьку.