— Значит, Государь Император такие подати соизволил установить? Однако. Чудны дела твои, Господи, и много в них неизведанного.
Обнадеженный Гурарий замолчал и, боясь поверить своему счастью, преданным взглядом смотрел на Кувшинникова.
— Хорошо, Гурарий. Очень хорошо, что ты мне это рассказал. Это ж надо — рубль за орнаментальную фамилию! Я разберусь. Я очень сильно разберусь! Спасибо тебе. Иди с чистой совестью, божий человек, и не волнуйся. Все будет по справедливости.
Гурарий скрылся за углом, там же, куда повернула и луна. Пармен Федотович еще немного постоял возле окна, прислушиваясь к его шаркающей походке, к шороху загребаемого песка. И ему казалось, что шарканье теперь было каким-то легким, возвышенным, словно у Гурария выросли крылья.
Он сел на кровать, оперся на стенку, которую украшал самотканый ковер работы матушки Вевеи, и задумался о непреходящей человеческой подлости.
XV
Пан Станислав до одури насиделся в кустах, слушая варакушек. А может быть, и не варакушек, потому что, как поют те варакушки, какие коленца завертывают, призывая подругу, он понятия не имел. Просто слово было красивое. Он поглядывал через густые стебли на хату Гурария, в проемах окон которой не было ни одного проблеска. Оно и понятно: спит нежная Рахиль на прогнившей лавке голубиным сном, раскинувшись под шелковыми покрывалами, и игреневые завитки кольцами покрывают облачную подушку. И пащенки сопливые на закопченной печке вповалку лежат.
Когда через пару часов на востоке кто-то плеснул каплю розовой воды в черно-фиолетовую, чернильную густоту ночи, пан Станислав потянулся сладостно, обругал мелкотравчатых варакушек за гармоническую бессмыслицу и обреченно поплелся в плебанию, чтобы соснуть немного перед трудами праведными.
Проходя мимо шатра Гурарьева, узрел он, как мелькнул за окном короткий проблеск ночника, освещая своды парчового приюта. Чертовы петухи, прочистив луженые глотки, разорались, как бабы на базаре, и разбудили мадонну боттичеллиевскую, прекрасную в жемчужной наготе своей. Бошки бы им посворачивать! Восстала Рахиль, подобная утренней заре, и принялась на очаге готовить завтрак из козьего сыра, парного буйволиного молока, померанцев, адамовых смокв и плодов гуннового дерева.
Щур-Пацученя послал мысленный поцелуй соблазнительнице и отскочил в заросли бирючины, потому что с Гурарьева подворья перескакивал через плетень донельзя довольный Барнук.
Огорчившийся пан Станислав понес бремя своей страсти домой.
Кувшинников, по-турецки скрестив ноги и завернувшись в одеяло, сидел на кровати. На лице его блуждала латунная гримаса. По хозяйской половине дома бродила полусонная матушка Вевея и бурчала, что от Яркиных прегрешений дом пропах адским дымом. Адский дым действительно был. Он шел из черешневого чубука, который Пармен Федотович держал в зубах.