Леиф дернулся от ее прикосновения и вскочил, его большая рука сжала навершие меча у бедра. Он был готов к бою, но на лице была все та же чистая боль, что и в голосе.
— Ты, — сказал он, но в этом слове не было ни обвинения, ни злобы. Только удивление.
— У тебя боль.
Его плечи расслабились.
— Ни один целитель не может облегчить ее.
Не зная, почему, Ольга подошла к Леифу и положила ладонь ему на грудь.
— Значит, боль в сердце. Печаль.
Леиф уставился на ее руку, и она почувствовала, как поднимается и опускается его грудь. Затем он поднял свою руку. Обхватив пальцами запястье Ольги, он убрал ее руку со своей груди.
А потом снова сказал:
— Никто не может облегчить ее, — и повернулся и пошел обратно к лагерю, оставив ее одну в растущей темноте.
Глава 2
Прикосновение рабыни осталось на его коже даже после того, как Леиф убрал ее руку. Оно жгло его как ожог, пронзая насквозь до самого сердца.
Она была маленькой, такой маленькой. Когда женщина подошла к нему и положила руку ему на грудь, ей пришлось поднять свою руку на уровень лица. И такой изящной — ее ключицы выпирали под кожей, а руки и ноги были длинными и стройными. Ее глаза были большими и темно-карими, как у лани, а волосы были темными. Они были связаны узлом на затылке и завернуты в шарф, когда Леиф впервые ее увидел, но тяготы лагерной жизни лишили ее шарфа, и теперь длинная коса спускалась по ее спине ниже талии.
Женщина выглядела как существо из Альвхейма (прим. один из миров в германо-скандинавской мифологии, родной мир светлых Альвов), красивая и чувственная, и не предназначенная для этого жестокого мира мужчин.
Он был рад спасти ее от насилия, но не смог спасти ее от судьбы. Колдер убьет всех пленников, когда они отплывут в Гетланд. Даже если бы он или его отец захотели заняться торговлей рабами — а они об этом и не думали — их корабли уже набрали столько добычи, что едва оставалось место для самих налетчиков.
При мысли о замке разум Леифа снова обратился к ужасу и злости, которые наполняли его, когда пришла рабыня. Он снова увидел Эйнара, своего младшего сына, единственного из его детей, оставшегося в живых, — он увидел голову своего мальчика, выставленную на блюде, выложенном зеленью, его мертвый рот и глазницы, набитые фруктами.
Эйнару было всего четырнадцать лет. Леиф не позволил бы ему отправиться в этот поход. Но у Эйнара уже было его кольцо. Он был мужчиной, а не мальчиком, и он сделал свой выбор. В четырнадцать лет сам Леиф уже был женат и даже стал отцом.
Тот первый ребенок, а теперь все шестеро его детей, и его жена, и ребенок, которого она носила — все были мертвы. Леиф остался один.