При этом внимательно смотрел на мое лицо:
— Почему ты сдерживаешься?
Разве я сдерживалась? Да я металась под ним, даже не пытаясь анализировать настолько яркие ощущения.
— Почему ты сдерживаешься? Боишься показать, насколько тебе нравится?
И убрал мою руку от лица. Я и не поняла, что зажимала ладонью рот, чтобы не начать стонать. Быть может, и правда, боюсь показать. Потому что это как признание. Он улыбнулся:
— Не поддавайся мне, Синяя Жемчужина, если это так тебе претит. Но себе-то поддайся.
И снова толчок. Я закусила губу — и он это заметил. Смотрел на меня, вылавливая каждую реакцию, будто пытался чего-то добиться. Ускорился, я не выдержала — и захлебнулась тихим стоном.
— Так лучше.
Как бы я ни собиралась сдерживаться, но чем резче он входил, тем более неконтролируемо открывался мой рот. И стоны. Свои стоны я теперь слышала словно со стороны и ничего не могла с ними поделать. Эта буря была теперь совсем другой, она накатывала и не отпускала, а потом с того же уровня накатывала сильнее. И вдруг все возбуждение собралось в одной точке и взорвалось, прошибая до самой последней клетки. Как будто огрело, оглушило, я потерялась в себе, задохнулась. А он продолжал еще более резкие толчки, на которые я не могла реагировать. Постепенно приходя в себя, просто принимала остатки его страсти. Потом он выплеснулся внутрь, замер на несколько мгновений и вышел.
Я до сих пор не могла говорить. Кроме того я не представляла, о чем можно теперь говорить. Этот взрыв был настолько непонятным ощущением, что даже после того, как прошел, продолжал путать мысли. И тело стало безвольным, словно лишенным последней энергии. И никаких остатков бури, которая раньше просто не доходила до своего пика.
Криит лег на спину и подтянул меня на свое плечо, обнял другой рукой.
— Теперь спи, Синяя Жемчужина.
— Сын вождя… — я говорила очень-очень тихо. — Я кое-что должна сказать, чтобы перед собой остаться честной. Я ненавижу тебя по-прежнему, но признаю, что испытала с тобой невообразимое. И совершенно точно захочу снова. Наверное, это называется страстью. Просто знай это и не обвиняй больше в лживости.
— Тогда и я скажу. Не воспринимай эту страсть как смирение или проигрыш мне. Я хорошо знаю, насколько разными эмоциями может раздирать изнутри, принимай их все. И ты начинаешь мне нравиться — я не знаю, что потом с этим буду делать. И тоже принимаю, потому что бороться с собой бессмысленно. Назови свое имя, я никогда его не забуду.
— Когда-нибудь в следующей жизни, сын вождя.
— Видишь, Синяя Жемчужина, мы идем в разных направлениях. Тебе начинает нравиться то, что я делаю с твоим телом, но не я сам, мне же начинает нравиться не только твое тело. Кажется, я проигрываю. А я этого не умею.