Неожиданно почва задергалась, словно что-то живое, наделенное душой. Душа. Неужели у этого места была какая-то душа? А впрочем, возможно: душа чёрная, изувеченная, исковерканная, испепелённая голубиным пламенем. Возможно, это душа имелась, и теперь она мучилась, не способная выдерживать на себе положительной энергии.
Впрочем, она не голодала. Она ощущала и негативные эмоции Антона, что питали её, поддерживали, давали ей силу. Что позволяли ей сражаться с моими добрыми надеждами и намерениями, ловко обороняясь от невидимых световых потоков.
Кажется, Предъадье всё отчаяннее схватывало энергию Антона, выедая радость и силы, засевая холод и уныние. Похоже, он становился слабее: когда мы только пришли, он был совсем другим, стремительным, деятельным, гонимым жаждой яростного возмездия. А теперь стал унылым и флегматичным. Растерянным, угрюмым и подавленным. И явно не хотел ничего, кроме как стоять на месте, бессмысленно вглядываясь в километры тумана.
А может, часть негативных эмоций, которые испытывала я, осознавая убийство, вместе с поцелуем передалась и ему? Бред. Глупость. А возможно, что и нет. Может быть, оно и было так: это ведь Предъадье, место, отделяющее землю и ад; жуткие края, питающиеся эмоциями и талантливо играющие на человеческих страданиях.
Игра, всего лишь игра. Милая, словно детская шалость, безвинная и беззаботная игра. Игра с чувствами и эмоциями, мыслями и намерениями, игра с человеком, как с марионеткой, пляшущей на тонкой веревочке, с жалкой куклой, вынужденной идти на поводу у каких-то птиц, пусть и располагающих демоническими крыльями. Нелепица! Безумие!
Я глубоко вздохнула, продолжая сильную личную битву. Думать о хорошем. Думать о чём-нибудь светлом и радостном, добром и беззаботном, светлом, веселом, наивном. Думать о спасении. Надеяться на скорейший выход и освобождения мира от голубиного пламени, губящего ни в чём не повинных жителей…
— Думай о хорошем! — громко завопила я, стараясь перекричать окружающие звуки, громкие, пронзительные, режущие. — Антон, не думай о плохом! Не думай о том, где мы, что нас ждёт впереди. Ни о чём не думай. Только представь что-нибудь светлое вроде неба, дома, мамы… — но на последних словах я осеклась: едва ли мысли о матери принесли бы ему удовольствие. Скорее всего, он всё ещё страдал и мучился, тосковал и горюнился. Вряд ли окончательно оправившись от тяжкой потери, боли и скорби.
Его матери с нами не было, относительно давно не было. Потому что её убили голуби. Потому что она стала несчастной жертвой пламенеющих птичьих крыльев, с нещадной силой обрушившихся на её беззащитную голову. Кормом. Добычей, не успевшей спастись.