А по улицам ходят охотники. Их сразу можно узнать по зелёным кафтанам, лукам и арбалетам в руках, по кожаным нагрудникам и косицам, в которые вплетены кабаньи или медвежьи клыки. Я знаю, что охотники опасны, поэтому стараюсь держаться подальше, в сумрачных тенях вязов и приземистых хибар, что сгрудились в тумане, полумесяцем огибая пустоши, пролегшие до самого Слёзного холма.
Вчера была гроза, поэтому идти трудно — на каждом шагу жирная сочная грязь хлюпает и ползёт под ногами, норовя лишить опоры. Вчера была гроза, поэтому на улицах много грязи и охотников — это всегда так: чем сильней пройдёт сегодня дождь, тем больше будет завтра на улицах охотников. Почему? Да всё очень просто: говорят, что после грозы все нимху выходят на улицы, потому что их гонит то ли непонятное беспокойство, то ли особенно сильный голод. Охотники выслеживают нимху. Ну или тех, кого примут за нимху. А принять они могут любого, у кого заподозрят кошелёк потолще. Но таких в нашем поселении осталось мало — Йомун Килч и магистрат позаботились об этом.
У меня нет толстого кошелька. У меня вообще никакого нет. Но йомуну Килчу и магистрату всё равно есть до меня дело, поэтому охотников лучше обходить. Дальше обойдёшь — целее будешь.
Моя охота сегодня закончилась ничем. Почти ничем. Одна мышь, несколько червей да горсть полусгнивших ягод лиха — вот и вся добыча. После того как я всё это съел, мой голод, кажется, стал только злее.
На большом пустыре у моста, там где всегда раскидывает свои шатры приезжий цирк или останавливаются кочевники-инги и ловят в свои сети доверчивых женщин и несмышлёных детей, собрался народ. Расселись на сырой земле — кто на корточках, кто подложил под зад свёрнутую накидку, кто поставил чурбак. Горит костёр. По лицам бегают блики.
Я подхожу ближе и замираю на границе тьмы, там, куда костёр не может дотянуться своими красными щупальцами, чтобы сбросить с моего лица тени мрака.
Старик в ветхом плаще сидит на чурбаке у огня. Кривой. Неместный. Возле ноги мятая облезлая шапка, в которой сиротливо поблёскивает пара медяков. Он бренчит на старой облезлой цитре и тянет нараспев:
…
Беснуются кони под жалами стрел,
Железа не молкнет лязг,
И, запахом крови опьянена,
Смерть пускается в пляс.
Вот рухнул последний железный строй
Под знаменем Чёрных Лис,
Вот сотня охотников из Девье́
С обрыва сброшена вниз.
Вскричал сир Догнар с огнём в очах:
Пробьёмся к холмам, мессир!
Но тут же сброшен он был с коня,
А следом свалился Гир…
— А я слыхал, — перебивает сказителя чей-то гнусавый, сморщенный старостью голос, — что Гира в полон взяли. Будто бы видели его после битвы, в ярме, всего израненного и без одного глаза. И будто бы нас предали в той битве. Будто бы ваш йомун Килч и предал отряды Северных Холмов — должен был прийти на битву, а не пришёл.