Pука ныряет за пазуху к широкой, покрытой редкими волосками груди, гладит затвердевшие горошины сосков. Беру большую, снулую как рыба, руку и укладываю между бедер. На правом бедре — длинная царапина. Когда это я? Рука просыпается и тянется дальше. За прохладный хлопок. К влажной, упругой мякоти запретного плода, куда допускаются либо избранные, либо все подряд.
Прикасаюсь губами к жестким, пахнущим табаком губам. Чужой рот поддается моему требовательному, жаркому рту.
— Где у вас тут каюта? — шепчу, на секунду отрываясь от работы, — пойдем туда.
Я знаю, что в блошках обычно одна маленькая каюта. Пилоты спят посменно, так же, как несут вахту. Вторую каюту переделывают в вакуумную камеру для ценных грузов.
Мы валимся на узкую, явно не приспособленную для физических упражнений двух, ну хорошо, пусть полутора человек, койку. Вадим подминает меня всем своим весом. Скрипит матрас. Я тихо вскрикиваю — остался рефлекс с ранних времен, тогда действительно каждый раз было больно. Только бы не начать зевать в самый неподходящий момент. По расписанию мне давно положено спать и видеть цветные сны.
Глупый маленький Буратино. Столько искал свой золотой ключик. А никакого ключика нет. К мужчинам есть только механический прямой привод. От винта! Сцена первая. Дубль первый. Поехали!
Вадим скатывается с койки — лежать на ней вдвоем совершенно невозможно. Натягивает джинсы, пристраивается на край кровати. Сижу рядом, закутавшись в простыню. Провожу ладонью по потной спине. На ней четко выделяются малиновые царапины — я немного перестаралась.
Вадим берет меня за правую руку, спрашивает:
— Давно это у тебя?
На руке повыше локтя у меня тату: желтый круг диаметром сантиметров пять, покрытый то ли паутиной, то ли беспорядочными прожилками черных линий. Прожилки выпуклые, очень хорошо чувствуются, если провести пальцем. Как кленовый листок погладить. Меня из-за этой татушки в приюте меченой дразнили.
— Сколько себя помню, — честно отвечаю я.
Вадим удовлетворенно кивает.
— Послушай, — говорит он. — Ты еще кого — нибудь видела с такой же татуировкой?
— Нет, — честно признаюсь я.
— А я видел. Так же близко, как тебя. Только цвет у татуировки был другой, черный. И принадлежала она не маленькому лохматому Пуделю, а здоровенному матерому Питбулю. Мы с ним служили вместе несколько лет назад. Наемниками в патруле. Звездный десант. Пиратов шерстили. И то, что выделывал этот человек, не под силу простому смертному. Какому угодно модифицированному, чем угодно обколотому, как угодно зомбированному. Не под силу и все. Он думал, что никто не заметит. Но он просчитался. Я был рядом. Я многое видел. Он раненный лежал. Под морфием. Бредил. Он проговорился: есть еще такие же. Только он не знает, где. Он не знает, а я нашел. Сдается мне, девочка, что вы с ним одной породы. И я придумал, что нам с тобой надо делать.