Полковник бледнел, краснел, пыхтел, но зубы держал крепко сжатыми.
— Заслуживает уважения… — Бормотнул я себе под нос. — Но… "Упрямство — достоинство ослов!"
Фраза, услышанная когда-то давно, в детстве, из уст Самого Боярского, три тысячи чертей!
— Олег, пожалуйста, не оскорбляй господина полковника. — Бен выглянул из-за его спины и укоризненно покачал головой. — Ну, какой-же из него — осел?!
— Рогатый? — Вырвалось у меня, и полковник дернулся, нанося прямой удар.
Сложно устроен мир.
Спят, точнее не дают спать, Бену.
А бьют за это — меня.
Такого толстого, круглого и уставшего.
Причем, норовят стукнуть по лицу, не отвлекаясь на разрезанные штаны.
Европейская культура в самом своем голом и неприглядном, виде. Набить морду русскому дикарю, предварительно вылив на него ушат помоев — можно. А попросить прощения, признавая свою ошибку — нельзя.
Моветон-с!
Привычно слив удар по толстому плечу, удержал руку от ответного. Пусть Аркан сам разбирается со своими любовницами, их мужьями и прочими прелестями. А мне еще десять километров по расквашенной глине замешивать. Некогда мне. Хоть и прячется в груди подленькое желание сделать короткий шаг вперед и дать полковнику снизу в челюсть, чтобы как мачта лег. И масса позволяет, между прочим. И техника уже не хромает, Бен подтвердит.
Но, тут дело такое, семейное.
Пусть сами разбираются.
Повернувшись спиной к полковнику, сладко потянулся, обещая себе, что дотерплю до того момента, когда Бен смоется на континент и разберу этот чертов радар, по кирпичику. Вытащу из него "господина полковника" и скормлю рыбам. Медленно и печально, по кусочкам. А его "женбат", ей-ей, выпорю, чтобы неделю сидеть не могли, кушали только стоя и спали на животе.
Полковник еще раз попытался меня достать, тривиально лягнув ногой, и лег в грязь, поскользнувшись. Или получив от Бена, толчок под колено.
Зря он так, Бен. Всю грязь мне испачкает этим британским офицером! И будет снова ворчать, что грязь — грязная, вода мокрая, а ветер — пронзительный.
Легко восстановив дыхание, вернулся к прерванному занятию, такому философскому и жизнеутверждающему, что головной мозг совершенно отключался, доверяя переставлять ноги спинному.
Едва моя излюбленная тропинка для пробежки завернула за остатки забора базы и нырнула в глубины оврага, как возникла передо мной очередная лесная нимфа. Первая — уже получила от полковника и теперь демонстрировала потерю сознания. Точнее — имитировала. Я отчетливо видел, как дрогнула полковничья рука, замедляя свой разбег.
— Где моя мама? — Нимфа, оборзевшая в своей безнаказанности, мало того, что остановила меня, заступив дорогу, так еще и за руку схватила, угостив недетским разрядом статики. — И папа?