Приоткрыв глаза, разглядел седого врача, которого в этом месте быть не должно. Да и Настене, по сути дела, в больнице за "тридевять земель" тоже появиться было не откуда.
Или я уже не за "тридевять земель", а очень даже в родных краях? В госпитале? Но, если все так, то валяюсь я уже давненько!
— 34 дня. — Ответил на мой вопрос полковник медицинской службы с простой и незатейливой фамилией Петров. — Шевелиться можешь?
Для затравки пошевелил пальцами на руках и ногах. Устал и снова покрылся потом.
— И то масленица… — Полковник откинул одеяло, отстучал на моих ребрах затейливый ритмичный мотивчик и потребовал открыть рот и сказать "а-а-а-а-а"!
Издевается, товарищ старший по званию, офицер…
Но рот пришлось открывать.
— Везунчик. — Петров с хрустом выпрямился. — Ты, случайно, не в рубашке родился? С серебряной ложечкой во рту?
— Нормальный я родился… Без мутаций! — Прохрипел я. — Жить буду?
— Теперь — однозначно — Да! Но пока — спать! — Подлый полковник взял из рук подошедшего медбрата инъектор и ткнул мне в шею. — Набирайся сил, моряк. Тебе еще жену радовать!
Утро действительно получилось утомительно-радостным. Если бы ни полковник, порвали бы меня обе семьи, вот к бабке не ходи — порвали бы!
Это он спас положение, честно дав семьям полчаса, а потом выгнав всех, кроме Анастасии, запакованной в белый халат, накрашенной и выспавшейся.
Потом зашел еще дядя Рома, принесший ворох фотографий нашего нового авто творения, уже ждущего меня в гараже.
Вот когда он ушел, я не выдержал.
— Настенька… Сколько я уже в больнице валяюсь? Только без вранья. — Предупредил я сразу, увидев, как сверкнули ее хитрые глазоньки. — И?
— Три месяца! — Выпалила Настя и мне пришлось укоризненно качать головой и закатывать глазки.
— Супруга моя дорогая… Собрать машину с нуля, за три месяца, конечно возможно. Можно даже пробить регистрацию у наших доблестных гайцов. Обкатать ее, облизать и вылизать до состояния идеала. Но, чудо мое, в тонированных окнах отображаются Зеленые ветви деревьев! И стоит машина — на чистом асфальте!
— Почти год. — Сдалась Настя. — Десять месяцев.
— Охренеть!
Весь июль мы положили на обучение меня, любимого. Я снова учился ходить, держать ручку и ругался, ругался, ругался. Ругался с Настей, упорно меня опекавшей, с обеими семьями, требовавшими моего отъезда "за бугор", в лучшие клиники, ругался с Федоровым и Семеном, с какого-то дуба считавшими, что в случившемся со мной, есть их вина.
Особенно хотелось стукнуть Семена, вытащившего меня с глубины, в нарушении всяческих правил и инструкций.