Виски ждал меня в спальне. А мешок с песком в тренажерном зале. Оттуда через застекленную стену был виден фасад дома для прислуги. Я обошел бассейн и по огибающей Логово дорожке прошел в зал.
Окно Покахонтас темнело, как черная дыра в моем сердце. Обычно она в восемь часов выходила на вечернюю пробежку и возвращалась до десяти. Потом долго сидела с зажженным светом. Я уже заметил, что девчонка много читает, и дворецкий дает ей книги из домашней библиотека.
О’кей, я не возражал. Значит, у меня будет грамотная прислуга. А знание классической литературы не помешает ей мыть полы в моем доме.
Где она шляется сегодня, черт ее побери?
Не включая света, я подошел к набитому песком и опилками мешку, который крепился к свисающему с потолка ремню, до локтей поддернул длинные рукава майки, похлопал старого друга по потертому боку и сразу ударил левой.
Где?
Она?
Шляется?
Прав был, пожалуй, старый пердун-гангстер из фильма — прикончить свою заботу и ни о чем больше не беспокоиться. Сам не знаю зачем, я спросил ее о любви. Не похоже, чтобы эта тема ее вообще волновала, раз она сразу начала рассуждать о построении сюжета и эмоциональных акцентах.
Ладно, если после месяца в Святой Троице Покахонтас не начнет щебетать об утюжках для волос и о том, как ужасно растолстела Дженнифер Лав Хьюитт, я, пожалуй, признаю за ней кое-какие гражданские права сверх положенных говорящей швабре.
Я продолжал осыпать ударами мешок, выжимая из себя горечь и злость единственным доступным мне способом.
Признаю, я был с детства пропитан горечью насквозь. Зато она присыпана сахарной пудрой невинности. Достаточно будет одной капли моего яда, чтобы отравить ее сладость навсегда. Однажды я так и сделаю.
Никто не избежит правосудия человека, которого предали — ни те, кто причастен к этому напрямую, как моя мать и отчим, ни та, кто прикоснулась к моей тайне случайно. Аделина Гарсия.
Моя Покахонтас.
Моя собственность.
Моя вещь.
А перед их смертью я спрошу каждого… каждого, блять: зачем вы меня таким сделали? Вот только пиджак на красной шелковой подкладке, как у того косого парня, одевать не буду.
Задыхаясь от напряжения, я повис на мешке с песком. Я всегда так делал, когда мир начинал раскачиваться так, что невозможно было устоять на ногах. С десяти лет он был моим самым надежным якорем.
Пять минут, чтобы отдышаться, затем снять мешок с крюка и снова в хорошем темпе:
Мешок на грудь — жим. Мешок на грудь — жим.
Мешок на плечи — присел. Встал — присел. Встал — присел. Присел — встал на дрожащих от напряжения ногах.
Если бы не Стивен Коннели, своего первого человека я убил бы лет в двенадцать. Потому что тренироваться в десять начал только для того, чтобы научиться убивать.