Взор, устремленный в пустоту, проходит мимо меня, не замечая.
Мой ангел мертв, и я убил Ее.
Кровь стекает между пальцев, капая вниз беспрерывной струйкой, змеится по запястьям, прячась в рукавах плаща.
Бездна внутри, наполненная пустотой, не имеет границ.
Отворачиваюсь неторопливо и поднимаю полные крови ладони к своему лицу. Умываюсь алым, размазывая кровь по лицу как живительную влагу. Приоткрываю губы, провожу пальцами по щекам, веду по скулам, рисуя алые узоры на алом. Ощущаю медный вкус на языке, хочу вобрать его в себя, запечатлеть во всех гранях.
Кровь еще теплая, а потому не сразу чувствую слезы, стекающие по щекам.
Воды океана смывают запекшуюся кровь с моего лица вместе со следами слез. Шелестит волна, накатывающая на пустынный берег, подошвы погружаются в мокрый песок; соленая, как недавние слезы, вода мочит кожу сапог.
Сколько цветов у океана?
Я различаю сотни оттенков, слагая цвет бескрайних вод из световых лучей, рассеянных в воде и выходящих из нее.
Бесконечное множество искрящихся бликов, от темно-синего до насыщенного зеленого. И где-то там, рассеянный в глубокой, не имеющей дна пучине, царит единственный оттенок, который имеет значение.
Голубой, как цвет закрывшихся навеки глаз.
Распрямляю плечи и поднимаю голову, подставляя лицо легкому теплому бризу. Прикрываю веки, слушая глухие удары собственного сердца.
Секунды… минуты… часы… Бесконечность.
Одна из множества человеческих судеб, столь же быстротечных, как полыхнувшая во тьме искра, трепещет в моих руках, жмется доверчиво, ища во мне спасение.
Неисповедимы пути, ведущие каждое живое существо в этом проклятом мире. И самый неисповедимый среди них — Путь любви.
Любви, которая не превращается в пародию на самое себя, замыкаясь на человеческом теле, а переступает бренность, взывает к самому главному — Душе, делая ее могущественнее самой Смерти.
Когда-то я искренне верил, что могу быть причастен к этому. Верил и был погублен своей же верой.
Повторяю и повторяю, как молитву. Мне нет места в мире Тео. Мне нет места рядом с ней, если не желаю повторить ошибки прошлого.
И все же я еще здесь, внимаю ее слезам и прикосновениям.
Глубоко вздыхаю, и, словно отзываясь на слабое движение, Тео чуть отстраняется, поднимает подбородок и смотрит на меня.
Ладонь сжимает ее руку; поглаживаю большим пальцем по гладкой коже, не отводя зачарованного взгляда.
Ее радужки кажутся темнее, чем есть, теряясь в окружающем мраке, начисто лишенные синих красок.
В глубоких карих глазах Тео отражается космос, потерянный мной.
И это самое красивое, что я когда-либо видел.