Оберегаю.
Нет.
Убиваю.
— Ты снова видишь сны, — не спрашиваю, а утверждаю, и в голосе звучит вина: тяжелая, душащая меня вина. — Я все еще могу покинуть тебя…
Склоняюсь, приближаю свое лицо к ее, так рядом, что тепло кожи касается щек. Тео гладит мою шею, пальцами зарываясь в волосы на затылке. Нежная, невероятно ласковая, такая, какая она могла бы быть с кем-то другим.
Но она такая только со мной.
— Кто тебя отпустит? — Тео подается вперед и прикрывает веки, прижимаясь лбом к моему лбу. И я выдыхаю с болью, тихим стоном сквозь приоткрытые губы. — Я выбираю безумие рядом с тобой, Васааго.
Гейл видит. Застывший у самого входа в кафе, прижавшийся к стеклянной витрине, он не мигая смотрит прямо на нас; глаза его широко распахнуты, лицо белое как мел, волосы немилосердно треплет ветер.
Он видит высокую фигуру в черном плаще, с волосами цвета сверкающей меди; видит Тео, замершую рядом, прижавшуюся и ластящуюся к тому, чей облик напоминает нечто невыразимо завораживающее.
Я ощущаю чужой проснувшийся было страх, не успевший оформиться, а затем нахлынувшее очарование, сметенное невообразимым упоительным восторгом, когда я поднимаю взгляд и смотрю на Гейла.
Сознание Гейла меркнет, ослепленное. Он смотрит на меня, а я вижу себя его глазами.
Вижу Тео, ее худую фигурку в легком синем платье, темноволосый затылок и свои руки на ее талии. Вижу свое лицо и скользящие вдоль скул прямые пряди волос.
Изумительное видение, невероятная, неисчерпаемая, нечеловеческая красота. Мой облик так прекрасен в глазах человека, что Гейл перестает дышать, замерев, превратившись в подобие самого себя. Он смотрит, не смея отвести взгляд, моргнуть даже, кажется, боясь развеять морок.
Мои руки сжимаются на талии Тео, сильнее притягивая ее к себе; я смотрю в глаза Гейла, не отводя взгляда, и улыбка режет губы. Улыбка, которую Тео никогда не увидит, моя маленькая слабость, один выразительный жест, который я могу себе позволить.
Моя.
Но Гейл видит и все понимает.
Ветер стихает.
Утром с моря поднимается туман. Он скользит по высоким утесам, гордо возвышающимся над пенистыми барашками моря, над волнами, что разбиваются о вековые камни.
Туман влагой проникает в горло, оседает инеем, холодом задевает легкие. Это вся моя жизнь — ожидание на берегу, нескончаемое, изматывающее, одинокое.
Смотрю на волны каждый день, прихожу на берег, не замечая смен сезонов. Ступаю по вересковым пустошам, по которым бродят призраки прошлого, следую за ветром и птицами, не находя себе иного занятия, кроме как мучительного томления в тоске.