Каждый день они впятером (а нелюбовь — она быстро сплачивает) поджидали меня у школы после занятий и начинали развлекаться. Поначалу они просто кричали свои обзывалки, хохотали, упражнялись в придумывании новых прозвищ, всё более обидных. А потом, не стерпев моего молчания и отсутствия слёз, придумали новую забаву.
Наш район был совсем новый, без асфальтированных дорог и дорожек на тот момент. Всю осень мы месили глину и землю резиновыми сапогами, а к зиме вся эта жижа застыла комками, клубками и как придётся. И юные нелюбители меня, смеха ради, начали кидать мне в спину мёрзлые глиняно-земляные комья. Сначала это было не очень больно. Только приходилось каждый день чистить пальто и мыть голову, потому что коса на тот момент была ниже пояса и в неё постоянно забивалась грязь. А потом мальчики вошли в раж, и мёрзлые комья летели снарядами туда, куда попадут, оставляя большущие синяки и кровоподтёки.
Жаловаться было некому. Папа что-то строил в Монголии, дома его не было по три месяца, а маму настолько выматывал вечно неспящий и криком кричащий больной младший брат, что соваться к ней с вопросами угнетения меня одноклассниками было просто неприлично.
Отсутствие каких-либо реакций с моей стороны и полная безнаказанность довели моих гонителей до степени уже частичного озверения. Они совершенно перестали понимать, что перед ними живая девочка, и изощрялись всё больше и больше. Теперь они нападали уже не со спины, а забегали вперёд, плевались и кидали в меня всё, что могли подобрать с земли. И, точно уже не вспомню, кто-то из них кинул мне в лицо камень, который чудом не выбил мне глаз, рассёк глубоко кожу, и кровь в секунду залила мне лицо.
Что было дальше, помню с трудом. Схватив первого попавшегося мне истязателя за воротник, я начала лупить его кулаком по лицу с таким, видимо, остервенением, что его подельники тут же дали дёру, а тот, кого я била, не оказывал никакого сопротивления. Остановилась только тогда, когда он начал реветь и плеваться кровью.
Бежал он от меня очень быстро, оставив в качестве трофея свой воротник. На этот раз пришлось маме сознаться во всём, потому что кожу у глаза требовалось срочно зашить и обработать, грязи и земли в этот день и в голову, и в рану набилось больше обычного, а умирать от гангрены глаза мне совсем не хотелось.
В травмпункте мы столкнулись с «потерпевшим». У него был сломан нос и немного оторвано ухо. Вечером родители мальчика пришли к нам домой с огромным желанием отправить меня в колонию строгого режима или в психушку, как буйно помешанную. Правды сынок, конечно, не сказал. Выслушав мою версию случившегося, папа «потерпевшего» сказал, что если бы у его сына был второй нос, то он ему его тотчас бы сломал. А так как второго носа нет, то придётся всей семьёй слёзно просить не предавать дело огласке, чтобы не позорить всю семью, где папа и мама военнослужащие при чинах и званиях, да ещё и партийные.