Говорил он минут двадцать. Очень эмоционально и подробно объясняя, почему он здесь, о чём и о ком его спектакль, кому посвящён и кто в нём участвует.
Мои крепко залитые лаком кудри начали со скрипом распрямляться и ощутимо вставать дыбом. Красавец-балетмейстер поведал нам о том, что он, хоть и парижанин в третьем поколении, но историческую свою родину Камбоджу он не забыл и более того, чем старше он становится, тем больше болит его душа о камбоджийских повстанцах и вообще обо всех угнетаемых (не помню уже кем) его сородичах. Земля предков в огне и крови, а он, значит, прохлаждается на Елисейских полях и никак не участвует в святом деле революции.
Выход, как выяснилось, нашёлся. С берданкой по кустам рафинированный мужчина бегать не может в силу воспитания, а вот «станцювати» за всё хорошее против всего плохого — запросто. И наш красавец решил поставить балет собственного сочинения и собственной же хореографии.
Что может станцевать о революции среднестатистический европеец? Ровным счётом — ничего. Им и Спартак уже не под силу, слишком все нежные стали, толерантные чересчур. Без огонька. Поэтому принимается волевое решение — срочно ехать в Камбоджу и набирать кадры там.
Кадры нашлись в первый же день. Партизанский отряд в полном составе перешёл на сторону французского балета и рванул в сторону Эйфелевой башни, побросав берданки и калаши.
Чем дальше распалялся оратор, тем глубже я втискивала в бархат кресла своё тело. Справа, сверкая очами и сопя боевым бегемотом, возвышался мой дядюшка, а слева в недоумении теребила крахмал юбки его любимая женщина. Я, не дыша, пучила глаза на сцену, изображая крайнюю заинтересованность и боялась шевельнуться, чтобы случайно не отхватить родственного леща.
Наконец, француз-повстанец окончил свою пламенную речь, в зале погас свет, и со всей мочи жахнуло барабанное соло.
Весь боевой повстанческий отряд выскочил на сцену, сверкая шоколадно-масляными телами, и начал под барабанную дробь изображать что-то очень духовно-революционное с элементами игры «казаки-разбойники». Тринадцать здоровенных мужиков по-спортивному бегали друг за другом по сцене, кого-то валили, раненых и убиенных откатывали за кулисы, потом изловили самого шустрого и привязали его к бревну из папье-маше. Сопротивление шоколадного великана было недолгим, каких-то полчаса. После того как его окончательно скрутили, из-за кулис выползли все прежде убитые бойцы и при помощи шёлковых кумачей и вентилятора стали изображать жертвенный костер, на котором должны были сжечь несговорчивого сопротивленца. (Ни одного тебе фуэтэ, па-де-де и ни одной пуанты, да что ж такое!)