Эсмонду было плевать, мальчишка уже гремел когтлами позади нас, ругаясь и пиная по коридору тряпки. Я выронила бумаги, которые рассыпались по коридору, но мне не разрешили даже наклониться, чтобы их поднять.
Дверь в кабинет закрылась, когда меня втащили, усадив в ректорское кресло. Никогда еще властные полномочия не казались мне такими мягкими и удобными, как сейчас, но груз ответственности в виде стопок с личными делами учеников, приказами, распоряжениями слегка тяготил меня. Я попыталась вскочить, но меня усадили взглядом зеленых глаз, от взгляда которых мне показалось, что какой-то незримый яд растекся по моей душе. Парализующий, терпкий и холодный, как окоченевшие останки.
Мне на щеку легла прохладная рука, молча стирая с нее грязь, а другая осторожно распутывала мои волосы, раскладывая их по плечам. Мне было страшно и неловко от такой холодной и странной заботы. Некромант присел на край стола, снова глядя на меня равнодушным и ядовитым взглядом, вытирая платком мою щеку. Он мог это сделать магией, но почему-то пользовался платком, не сводя с меня глаз.Стоило мне попытаться отвести взгляд, отвернуться в сторону длинного, узкого окна, как мое лицо тут же разворачивали к себе, вытирая мою щеку. Я сидела напряженно следя за каждым движением, зажав руки между коленями испачканного платья.
-
Не шевелись, - едва слышно произнес некромант, а уголок его рта дрогнул. Рука уже вытирала мою шею, и пуговицы испачканного ворота. - Иначе я тебя убью на месте.
Сердце перевернулось, а я поплотнее свела колени, пытаясь не смотреть в чужие глаза.
Меня взяли за подоборок, подняли мою голову, пока вторая рука снимала с меня платье, заплетаясь пальцами в моих пуговицах. Одна золотая пуговица была сорвана, упала мне на колени, а потом со стуком покатилась по полу. Значок Академии, выполненный в золоте, отпал, а платье собралось у меня на поясе. Белая, кружевная майка, которой у меня отродясь не было до недавнего времени, выполненная из тонкого батиста, уронила одну бретельку мне на локоть. Я потянулась пальцами, чтобы вернуть ее на место, но встретилась со взглядом, который запрещал мне это делать. Мое плечо дрогнуло, когда к нему прикоснулась холодная рука. Она скользнула вверх по моей шее, заставляя меня вспомнить ту липкую дрянь, от которой отмыться куда проще, чем от дурной славы.
И кто же меня осуждает? Те, которым поцеловаться на занятии - раз плюнуть, тех, кого ловили в библиотеках, кладовках, укромных уголках Академии, с задранной юбкой и в объятиях очередного! Очередного! Меня осуждают те, кто знает и шепотом рассказывают друг-другу про укромные местечки, куда редко заглядывает дисциплинарный отдел, выходя на ночное дежурство! Меня осуждают те, кто пытался запрыгнуть в постель к преподавателю, чтобы получить приличную оценку! И осуждают за то, что я, не по своей воле, стала игрушкой для молодого и наглого ректора? За то, что он сделал со мной?