Другим заметным и неизменным участником симпозиумов был НАУМ КОРЖАВИН. Не существовало такого писателя или произведения, по поводу которого Коржавин не имел бы собственного мнения — как правило, решительного и определённого. В очередном нашем споре о Бродском он однажды сформулировал своё кредо: «Шкала хорошего и плохого в искусстве существует как абсолютная данность. Я готов допустить, что могу ошибаться в оценке Бродского или кого-то другого. Но я никогда не соглашусь с мнением, что одному нравится одно, другому — другое, и всё имеет право на существование».
В разговоре с Джоном Глэдом Коржавин сознавался, что в молодости верил в коммунизм. «Разуверился я в коммунизме... после ареста и возвращения из ссылки, уже после Венгрии... Но я верил в правильный коммунизм, так сказать, в коммунизм с человеческим лицом. На самом деле коммунизма с человеческим лицом нет... Я не делю литературу на тамошнюю и здешнюю... Я надеюсь, что не удастся задушить русскую литературу, хотя сейчас очень дурной период — не потому, что люди не пишут, а ввиду безнадёжности настроения... Литература и искусство не терпят отсутствия будущего. Будущее входит органической частью в каждый замысел...»[56]
Разговор с Коржавиным очень скоро превращался в его монолог. Регламента он не признавал, и его комментарии к докладам часто растягивались так, что народ начинал потихоньку расходиться. Но ему всё прощали за его несомненную, бесхитростную, непревзойдённую искренность. В упорстве, с каким он отстаивал свою картину мира, не оставалось места лицемерию или двуличию. Настоящих недругов у него не было. Несколько раз он выражал мне огорчение по поводу того, что я уходил от серьёзной полемики с ним. В конце концов я сказал ему: «Наум, когда замрёшь перед чем-нибудь непостижимым, — позвони. Тогда и поговорим».
Марине, защищавшей в разговоре Бродского, Коржавин сказал:
— Ты девочка хорошая, милая. Ты только слов не говори. Слова я сам все знаю.
Чувство юмора часто изменяло Коржавину, и было странно замечать это в человеке, когда-то написавшем строчки: «Какая сука разбудила Ленина? Кому мешало, что ребёнок спит?»
Бывали на симпозиумах и другие светила: Вячеслав Иванов, Фазиль Искандер, Лев Лосев, Михаил Эпштейн, Александр Эткинд. Так как автомобиль у нас был большой, мы могли часто подвозить в Норвич друзей. И сколько чудесных дискуссий и смеха отзвенело в уютной кабине нашего «сайтейшена», а потом — «мёркури сэйбела»! В роли пассажиров здесь побывали Серманы и Вайли, писательницы Ирина Муравьёва и Ольга Исаева, поэты Владимир Гандельсман и Ирина Машинская, критики-литературоведы Лиля Панн и Ирина Служевская, переводчица Белла Мизрахи и много, много других.