Но Эйлене к слугам не пошла. Сняла истрепанные башмачки и на цыпочках пробралась в покои, по пути протирая пыль с богатых безделушек. Дальше и дальше шла она, пугливо оглядываясь, пока не услышала шум ссоры. Будто сам с собой спорил ее любимый и, забыв обо всем, полетела она через сверкающие комнаты к высокой двери. Бежала и думала — вот сейчас увидит ее, всплеснет руками, скажет, как же забыл я в делах о том, что ждет меня маленькая жена!..
И встала в дверях, таких высоких и золотых, что ее и не видно было у богатой стены. А посреди солнечного зала стояли напротив друг друга двое мужчин, уперев в бока руки, унизанные золотыми браслетами, жгли глазами, кидали друг в друга злые слова. И каждый был — точно ее любимый.
Ахнула Эйлене, схватилась за витой столбик и ступила тихонько в сторону, чтоб слышать и быть невидимой.
— Это мой сын! — кричал любимый, и делал шаг вперед, подбоченившись, — это я первым пришел и возлег к нежной Эйлене!
— Ха-ха-ха, — смеялся в ответ любимый, — да что ты мог с первого раза? Вот когда я пришел и возлег на твое место, я брал ее семь раз подряд. Это сын — мой!
— Нет! С той ночи я приходил чаще тебя, и мои следы оставались на ее коже! — возражал любимый.
— Зато я брал ее дольше, и мне она говорила самые ласковые слова! — не уступал любимый.
Так ссорились и кричали они, а маленькая Эйлене тихо сидела за дверью и плакала, укрытая шторой. А потом устали любимые, замолчали, и сказал один:
— Разве ты не брат мне, высокий Сэй? И разве Эйлене не просто игрушка в наших царственных руках? Давай договоримся и будем ходить к ней дальше, а сын, ну что же, она родит еще и еще. И все дети будут детьми двух отцов!
— И ты мне брат, высокий Айсэй, — согласился второй спорщик, — и нет нашей вины, что мать родила нас как отражения в зеркале. Разве может быть маленькая жена важнее братской дружбы?
Обнялись братья, смеясь, и пошли через богатые покои, вспоминая ласки маленькой Эйлене и рассказывая друг другу о них.
А Эйлене побрела обратно, потому что не знала, как еще жить.
Снова просыпалась она утром, смотрела на солнце мертвыми глазами, ела яства, что не имели вкуса, и горькая обида съедала ее нежное сердце. Братья приходили, по-прежнему ласковые и веселые, и, глядя на смуглое лицо, всякий раз гадала Эйлене — кто сегодня гладит ее черные косы — высокий Сэй или высокий Айсэй. Но с той поры тело ее молчало, не отзываясь на ласки, не говорило сердце с сердцами мужчин и не светились глаза той любовью, за которую и выстроили братья маленькой Эйлене отдельный роскошный дворец.