Лелька заснула в кресле, как раз когда Макс, изогнувшись, пытался достать с лесов угол фрески. Деревянные ноги помоста скрипели, площадка раскачивалась.
— Эй, художник, свалишься!
Вахтерша в тесном халате поверх цветастого платья светила белыми зубами снизу, показывала на часы — обед.
— Слазь, чаем угощу.
— Спасибо, Мариша, некогда, — ответил привычно ласково. Лелька услышала бы это «Мариша», убила бы. Через полчаса воскресила бы, любовью. Он осмотрел яркую, блестящую свежей краской фреску. Рыжая красавица в синей короткой тунике, смеется, прижимая к животу корзину с черными гроздьями. Босая. Будет принцессе Лелиа сюрприз, когда приедет смотреть в следующий раз. Пусть бы обрадовалась, как запрокинуто к солнцу лицо над белой шеей, и медные пряди падают по круглым плечам. Ко дню рождения успеет.
Проснувшись, Лелька посмотрела на часы и поднялась, держа рукой занывшую спину. До вечера еще сто лет. А позвонит он, когда станет вовсе темно, и при лампах нельзя будет работать с красками. Надо сходить в магазин и купить себе пирожное, огромное, с кремовой розой. Съесть сразу, чтоб заболел живот.
Она прошла через тень комнаты к свету и встала перед большим зеркалом. Белое лицо с темными глазами и рыжие спутанные волосы. Прихватила руками подол халата и потащила вверх, прижимая к ногам. Вот такой длины надо пошить себе платье. Нет, еще короче. Или — вот так. Наклонила голову, разглядывая светлые ноги. Если еще короче, то никуда не выйдешь, зато Максу понравится. Решено, короткое, и никому, кроме Макса, носить дома, когда приходит с работы, и она подает ему ужин. Игра для двоих…
По голым коленкам прыгали зеленые зайчики — подвеска покачивалась на тонкой струне, сверкала зеленая бусина, длинной каплей блеска. Делали вместе и Макс, вешая, вдохновенно плел что-то о защите от злых мыслей и духов.
— Она примет удар, вот увидишь. А мы будем счастливы.
— Тогда сделаем еще. Пусть примут все удары.
— Конечно, сделаем!
И, правда, еще две подвески лежали на полке, почти готовые.
Лелька бросила подол халата и побрела в кухню. Аквариумный день. Она так называла, когда ноги не идут и руки не держат. Валяться бы на песке, смотреть в высокое небо с перьями облаков. А так, будто в тяжелой воде идешь, и мешает идти.
Макс все-таки чаю попил, Мариша принесла ему прямо к стене, и он сидел на земле, на тряпках, улыбался поверх горячего края, кивал, слушая, как рассказывает о кактусах. А потом она на полуслове остановилась. Сказала:
— Вон, приехали ваши, Максим.
Оглядела его мешком висящие штаны, заляпанные краской, майку, порванную на плече: