Надо рвануть окно и крикнуть им туда, на улицу, в свет фонаря. Про телефон, про то, что уже звонит и сейчас приедут. Она бросила на пол покрывало.
Две спины и за ними облитые светом темные кудряшки. Никто никого не бьет. Тихо. Только движется и движется широкая спина, согнуты локти.
Милица переступила и занемевшая от холода нога подломилась. Она ухватилась за подоконник. Подумала, вот еще немного и выбила б головой стекло. А еще немного и полетела бы туда, к ногам, рядом с девушкой.
Перебирая руками, она нащупала телескоп и плавно опустила его линзой вниз.
В картинке, прыгнувшей в глаза (как вымыла стекло, даже через него все видно), было что-то… Странное что-то… Девушка, стоящая на коленях, откидывала голову и улыбалась. Улыбка появлялась на лице и гасла, но снова вспыхивала, с готовностью. Она там, с этой улыбкой, делала вещи, о которых Милица, конечно, знала, но никогда не видела так. В кино раза два. Но там не было телескопа, в котором — даже размазанная по щеке помада. Плащ валялся на серой земле, подернутой желтизной.
Когда девушка встала, вернее, ее подняли под руки и прислонили к столбу, Милица оторвалась от резинового ободка окуляра и положила руку на живот. От того, что она навалилась на край подоконника, под рубашкой вспухала боль. И надо досмотреть…
…Они не оставили ее тут, как боялась Милица и не убили. Подхватили черноволосую под руки, повели к выходу, сунув ей перед тем за пазуху деньги. И над ее головой Милица видела их смеющиеся лица и шевелящиеся губы. А между крепко ступавших темных ног — слабые, еле нащупывавшие асфальт, путались в каблуках женские, почти не ступая, когда она повисала на их руках.
…Под одеялом быстро стало тепло и пришел сон, желтый и темный, пропитанный сырым ветром. Не будет лета, сказал ей сон, трогая губами ухо, не будет. Будет тебе, свет-Милица, одна лишь весна и в ней — Анна. И Ардо не пришел тебя согреть сегодня.
Я сама не звала его, возразила Милица, отворачивая ухо от сырого ветра сна, не надо ему это видеть. Не надо видеть, что я — смотрю туда. Но заплакала, не проснувшись.
На следующий день она села на свое место в третьем ряду, напротив. Смотрела сквозь туман головной боли в любимое лицо. Вместе с ней смотрело солнце, наискось бросая лучи через пыльные зимние стекла. Наверное, из-за него у Ардо такое светлое лицо сегодня. Конечно, из-за солнца. И улыбается так — просто радуясь весеннему свету.
«Она его под каблуком держит», «он с нее глаз не сводит», «за руки держатся, как дети»… Шепотки, которые она раньше отгоняла одной лишь своей улыбкой, не хотели уходить, летели сквозняками, сваливались на пол и ползли, шурша, как сброшенные змеиные шкурки.