…Я чувствовал, что Вилонов — человек, как-то своеобразно ненавидящий. Ненависть была как бы его органическим свойством, он насквозь пропитан ею, с нею родился, это чувство дышало в каждом его слове. Совершенно лишенная признаков «словесности», театральности, фанатизма, она была удивительно дальнозоркой, острой и тоже совершенно лишена мотивов личной обиды, личной мести. Меня удивила именно чистота этого чувства, его спокойствие, завершенность, полное отсутствие в нем мотивов, посторонних общей идее, вдохновлявшей ненависть.
А к себе он относился так, как будто не понимал, насколько опасно болен, хотя однажды сказал очень спокойно:
— Ну, меня ненадолго хватит».
Горький и Мария Федоровна переехали на новую виллу — Спинола. Когда-то здесь был средневековый монастырей и расположен он был на склоне горы Святого Михаила. Из окон виллы открывался вид на Неаполитанский залив и Везувий. Здесь было просторнее, чем на старой вилле Беринг. Алексей Максимович не хотел слушать никаких отговорок: Вилонов должен жить с ними: так будет лучше и для лечения, и для занятий…
Из письма Михаила жене от 22 января 1909 года:
«…Я теперь совсем поселился у Максимыча, т. е. в его же даче. Комната очень хорошая и уютная, с камином и электрическим освещением. Ход на балкон, и солнечная… Сейчас девятый час утра. Пишу, а солнышко греет уже сильно в окно, а море все покрытое светлыми бликами, далеко стелется тихой равниной…»
Здесь, на Капри, Михаил находится в счастливом ожидании радостного события: он будет отцом.
Из писем к Марии:
15.2.09.
«…Видеть тебя матерью для меня большое счастье. И напрасно ты думаешь, что материнство способно сделать тебя нетрудоспособной. Все зависит от того, как воспитывать. А это дело мы будем вести совместно, и я буду очень сильно ухаживать и помогать тебе в этом отношении. Рабочим ведь дети не мешают работать. С них мы и возьмем пример…»
Конец февраля.
«…Я очень рад, что твое самочувствие улучшается. Ты напиши мне, в какое время приблизительно родится наш. Если будут деньги, ты пришлешь мне телеграмму. Но жаль, что этот период всей тяжестью ложится только на одну тебя. Мне как-то неловко становится, особенно когда ты пишешь о трудностях его. Ну уж потерпи для общего счастья».
9.4.09.
Дорогая, милая Марусенька!
Сейчас сидели за чаем: Максимыч, Бунины — и вели кое-какие разговоры. Вдруг телеграмма. Распечатываю и вижу в ней свою дочку. Максимыч поздравляет своего куманька, а я, растроганный, удаляюсь к себе и пишу тебе… Навряд ли смогу что-нибудь написать путное, ибо весь наполнен массой впечатлений необычно хороших…