Черт, даже если бы она этого не поняла, то, конечно же, приняла бы. Она будет принадлежать ему, а это значит, что может переехать в Нью-Йорк, если захочет, и жить с ним здесь, в особняке Тейтов. Или, черт возьми, он может приезжать и навещать ее в Вайоминге, когда у него будет свободная минутка. Но в одном он был уверен: она никогда больше не будет одинока, если он сможет помочь ей.
Он пристально посмотрел на нее, еще раз оглядел, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, что придурок-Де Сантис, не причинил ей вреда. Она, очевидно, только что приняла душ, и он почувствовал запах влажной кожи и мыла, и ему захотелось прижаться губами к ее бледной шее, где быстро и сильно бился пульс.
Господи, потребность в ней уже пронзила его насквозь, как электрический ток провода высокого напряжения, гудя и вибрируя. Потребность притянуть ее в свои объятия, прикоснуться к ней, обнять. Накрыть эти прекрасные губы своими и попробовать ее.
Он почти так и сделал, когда вошел в особняк Тейтов и увидел ее стоящей на лестнице, мощное и сильное чувство прорвалось через его военное спокойствие, которое он подавлял с тех пор, как покинул дом Де Сантиса.
Она была закутана в его серый халат, который он пару раз надевал, и выглядела такой маленькой и уязвимой, ее волосы влажным черным клубком спадали на спину, а лицо было бледным. И он должен был даже не шевелиться, чтобы не пересечь пространство между ними, не схватить ее в объятия, не прижать к себе и не вдохнуть ее запах. Удостовериться, что она действительно здесь, цела и невредима.
Он не мог, не сейчас, когда Лукас стоял и смотрел на него. Господи, парня удар хватит, когда Вэн расскажет ему, что он собирается делать с Хлоей, без сомнений.
Но сейчас между ним и женщиной, сидящей на диване, ничего не было. И никто не стоял там, наблюдая за ними. Они были одни.
Ему вдруг захотелось развязать пояс халата, раздвинуть края, посмотреть, обнажена ли она под ним. Прикоснуться к ней, показать ей, что она для него значит…
Успокойся, блядь. На это будет время.
Да, будет еще время. Во-первых, им нужно поговорить.
- Это не сумасшествие, - сказал он, заставляя себя ограничиться уверенным, успокаивающим прикосновением к тыльной стороне ее рук. - Я же сказал, как только станет известно, что у нас с тобой роман, это будет настоящий цирк.
Румянец на ее щеках исчез.
- Мне очень жаль. Возможно, если бы я не предложила встретиться…
- Нет, - мягко перебил он, не желая тратить время на взаимные упреки, когда ситуация, в которой они оказались, была единственной, что имело значение. - Не надо об этом. Что сделано, то сделано. Мы не можем это изменить. Единственное, что мы можем сделать, это бороться с последствиями. Черт, это все равно моя вина. Мне не следовало целовать тебя, а я поцеловал.