Гораздо было проще горцев к единоверцам переправить. Султан тут же озверевшим переселенцам нарезал наделы на Балканах, среди славянских народов. Там уж они и отводили душу. За зверство их уже никто не наказывал. Все было в порядке вещей. Свои башибузуки намного милей, чем заграничные святые. Это русские войска не жалели картечь для бандитов. Засыпали пулями не жалея зарядов. Время было такое. Варнаку полагался кнут и Сибирь. Если дойдут колодники до места поселения, Бог помог, а окочурился по дороге — Бог прибрал. Суровая реальность жизни.
Чем дальше я размышлял, тем хуже на душе становилось. А, может, нафиг это все. Уйду в отставку, все таки, шестьдесят семь лет. Возраст солидный по меркам этого времени. Не зря же мой полный тезка написал — настоящий поэт Пушкин, типа — к комнату зашел старик тридцати с чем — то лет. Тогда я, получается, уже давно патриарх и древнее ископаемое. Мозг уже не тот. Не мальчик. Буду жить в имении, медленно угасать. Ссыхаться, превращаться в ходячую мумию. С каждым днем характер будет портиться. Бедного Егора и других слуг в гроб начну пачками живьем вгонять. В этом я был совершенно уверен. Но, зато никто потом в спину, а, также на могилу, мне — светлейшему не харкнет. Останусь в истории обычным персонажем — правнуком Александра Даниловича Меншикова, сподвижника Петра Первого. Тоска смертная. Ведь изменить историю одному человеку, пусть даже фавориту самого императора Николая Павловича не под силу. От умственного напряжения мозг начал закипать. Похоже, сегодня я без традиции не обойдусь. Раздраженно дернул шнурок звонка. Аналог местной мобильной связи, точнее, домашней коммуникации. Да чего они там уснули что ли? Не слышат черти, обленились в корень. Сгною, обязательно сгною иродов…ага, бегут злодеи…
— Его-о-о-р! Где тебя бездельника, нелегкая носит. Вина мне принеси, закусить.
Слуга развел руками, — Так, ведь ваше сиятство! Как же так, лекарь Франц Карлович сказали, что бы Вам вечером вина, и еды не пробовать. Вредно — с! На грех меня подбиваете?
— А, не ты ли, братец мне говаривал, что негоже инородцу русского человека учить? А он, докторишка инородный, разве понимает нюансы могучей русской души? Неси, неси. Ничего мне не сделается. Пули турецкие и ядра побить не смогли.
— Дык, когда это было, в молодости… — вздохнул и махнул обреченно рукой Егор — совсем, мол, не бережет себя их сиятельство, до седых волос дожил, а ума не нажил, а теперь и подавно не прибавится. Видать, так дурнем стоеросовым и окочурится. Опять вздохнул, покачал головой и вышел. Через пять минут передо мной на столе стояла большая бутылка холодного вина, и закуска. Ефим все расставил ловко и быстро. Поклонился и тихо вышел. Ишь, вышколены все — не хуже, чем в европах. Эх, а, с одной стороны неплохо быть аристократом. Все вокруг тебя вьются, обслуживают, каждое желание выполняют. Ежли лакей обмишулился, а ты его по хребтине дубьем — хрясь! Бац! Хлоп! По морде, чтобы брызги кровавые во все стороны, кулачищем — бах! Чтоб, значит, знал холоп свое место. В молодости, когда желание зашкаливает, девку крепостную попригоже, хвать за причинное место! И так ее, и эдак, и вдоль, поперек, да с прокрутом, будто ветряную мельницу. Да, ей дурище, посля всего не рыдать надо, аж до визгу, а, радоваться, что ее сам барин из девицы в женский ранг ввел. Так сказать, милость великую оказал, снизошел до народу низкого звания. Себя не жалел ни капли малой, надрывался над дурищей неотесанной, комплиманы всякие говорил, пыхтел и сопел. А потом и замуж ее можно вытолкнуть, да и приплатить малость. А то, что муж ейный будет корить опосля, дескать блудница баба, перед барином не устояла, детишки — то, стало быть не его. Так это только его проблема. Потому что народишка темный. Вон в Европе как. Сами же тащат своих невест к помещику, мол, не побрезгуйте хозяин, право первой брачной ночи и все эдакое. Где уж, нам сиволапым до невинности прикасаться, токо посля вас на подхват. В разбитые ворота и три телеги враз заедут. А многие помещики потом и гордились, как они в имение всех девок портили. Тьфу! Удавил бы гадов!