Я поднимаю высоко меч и опускаю вниз. Он отбивает мой удар и в этом движении открывает незащищенное брюхо.
Я отвожу оружие в сторону, и, занося его, ударяю им прямо в живот. Он беспрепятственно входит в один бок и выходит из другого.
Глаза гвардейца широко раскрыты. Он думал, что невосприимчив к травме? К смерти? Наверное, да, судя по тому, как близнец смотрит на меня.
Меч из руки падает, когда фея издает задыхающийся звук.
С гладким, влажным звуком я целиком вынимаю из него меч.
Его руки поднимаются к ране, рот открывается и закрывается. Затем глаза закатываются, крылья складываются, и гвардеец начинает падать вниз.
Я смотрю вслед за ним, пока падает его тело. Мне нужно его прикончить; все, что я сделал, — серьезно ранил его. Но человеческая женщина была права, я не как мой отец. Я ненавижу искусство убийства.
Поэтому я отпускаю его.
Вскоре после этого засада подходит к концу. Гвардеец Дня был на самом деле одним из близнецов наследников Короля Дня. Он стоял за идеей засады, и как только пал, его войска потеряли нервы и отступили, взяв его и других раненных с собой.
Я не провожаю их отступление, а вместо этого бросаюсь в лагерь. Малаки все еще лежит там, где и оставил его; целый глаз закрыт, а пульс бьется слабо. Подняв его на руки, я бегу к тому, что осталось от палатки лекаря.
Там уже лежат раненые солдаты, занявшие большую часть носилок, рядом с которыми бегают только несколько лекарей, которые только явились с поля боя, но это место еще не кишит ранеными, как это будет через час. Вскоре после того, как я укладываю Малаки, лекарь подходит к нам и начинает над ним работать.
— Он будет жить? — спрашиваю я через десять минут. Малаки немного двигался с тех пор, как мы пришли.
Целитель кивает, не отрываясь от своей работы.
— Ага, еще как. Рана выглядит плохо, но порез достаточно чист. Он потерял глаз и теперь будет носить шрам всю оставшуюся жизнь, но разум не пострадал.
Я свищу вместе с облегчением и поражением. Он будет слеп на один глаз и покрыт рубцами. Фейри любят красоту; это значит, что имея такую деформацию кожи, Малаки, который любит женщин также сильно, как и я, будет казаться нежелательным.
— Тебе нужно идти. Ему стоит отдохнуть, — говорит лекарь достаточно любезно, что оно меньше походит на совет, а скорее на приказ. Раненых солдат все прибавляется, и последнее, что тут кому-то нужно, это шастанье товарищей.
Неохотно я встаю с ощущением, будто поднимаю вместе с собой мир. Все такое тяжелое — мышцы, кости, сердце и разум.
— Ты скажешь мне, если ему станет хуже? — спрашиваю я.