Тут бы мне выйти, прижать ее к себе и сказать: «Выкуси, Юра, она моя».
Но в этот момент толпу позади меня распихивают разъяренные работники аэропорта, и в считанные секунды мне выворачивают руки. Удар под колени, и я падаю на пол.
— Все в порядке! Все в порядке! — слышу я сквозь нарастающий шум в ушах.
Меня оттаскивают раньше, чем в толпе успевают понять, что происходит. Никому не нужна лишняя паника.
Из расквашенного о пол носа — случайно, разумеется, так вышло, — идет кровь. Глаза слезятся от острой боли, но я каким-то чудом все равно вижу, как этот мудак поднимается с одного колена и надевает ей на палец кольцо. Обнимает мою Веру за плечи и неловко целует в щеку.
Толпа радуется.
Передо мной захлопываются двери служебного помещения. Я вижу перекошенное лицо работника службы безопасности.
— А ведь я тебя знаю, мудак, — говорит он, вглядываясь в мое лицо. — Вот так встреча.
Карма, бессердечная ты сука.
Меня заводят в угол, где, разумеется, нет никаких камер.
— Что у тебя, Олег?
— Мудак, который трахнул мою невесту!
Второй таможенник замирает, потом кивает и отворачивается.
— У тебя пять минут, потом я его забираю.
Мне по ребрам прилетает еще один случайный, разумеется, удар.
Но я ровным счетом ничего не чувствую.
ГЛАВА 43
Марк
Я шел по обочине трассы, а позади меня тащился, как привязанный, черный автомобиль.
Мне нужно было подумать, хотя идти было больно: ребра после ударов ногой горели, а сломанный нос опух. Но меня выпустили, не сдали полиции, хотя поначалу и не хотели брать взятку, чтобы решить конфликт полюбовно.
Но взяли. Все берут, и никто не исключение. Зависит только от суммы. Если захочу разориться в рекордно короткие сроки, достаточно еще пару раз пробежаться по взлетно-посадочной полосе.
Я с отвращением вдыхал загазованный воздух и чувствовал, как липкий холодный туман пробирается под тонкую одежду, которая была неуместна на материке в разгар осени. Море, горячее солнце и соленые поцелуи остались далеко позади.
Больше всего на свете я хотел их вернуть, хотя и не понимал, как. Ребра, нос и синяки не шли ни в какое сравнение с болью в сердце, которого, как я считал, у меня не было. Но разве может болеть то, чего нет?
Мой отец бесчисленное количество раз извинялся перед матерью за свои измены, не раз даже у меня на глаза. Ни тогда, ни теперь я не понимал, как можно обычным «прости» отделаться за предательство. Я не собирался повторять его ошибок, хотя в остальном, как бы мне не было противно, я был сыном своего отца.