Узнала это она от него самого, приезжавшего к ней в имение и со слезами на глазах благодарившего её за свое спасение. Прошедшие лета и перенесенные невзгоды изменили и состарили Василия Васильевича до того, что Наталья Федоровна с трудом узнала его.
Рассказ Софьи Сергеевны приобрел для неё, в силу этого, ещё больший интерес.
— Продолжайте, продолжайте… — почти подавленным от волнения шепотом произнесла графиня.
Жена смотрителях удивлением взглянула на неё.
— А вы разве, матушка, её знаете?
— Слышала… Знала её родственника… Но что же дальше… Почему она до сих пор у вас… Заболела?..
— Заболела бы — не беда… Как-нибудь выходили бы… Хуже — совсем рехнулась… Я уже, прости мое согрешение, раскаиваюсь, что её задержала, сказала ей, что авось проезжие господа до Москвы её по пути доставят, пешком идти куда же, не ближний свет, в мороз, да с ребенком… Переждите, я говорю, денек другой… — Денег у меня, говорит, нет и сама не знаю как до Москвы доберусь, — отвечает она… — Мне-то, говорю, ваших денег не надо, накормлю и напою и даже малость помочь могу, потом отдадите, да и проезжий иной добрый человек, тоже войдет в ваше положение. Вот и уговорила на свою голову…
— Чем же на свою… Я с удовольствием доставлю её в Москву… — сказала Наталья Федоровна. — И даже сама завезу к её матери…
— То-то и оно-то, что теперь поздно, она сама не нынче-завтра умрет, потому второй день не ест, не пьет и все качает мертвого ребенка… Прислушайтесь-ка… Просто за эти три дня мне всю душу своим заунывным пением вымотала.
Из соседней комнаты действительно слышались заунывные звуки.
— Да, уж удружила мне старуха постоялицу, кажется, на свой бы счет в Москву её отправил… И жалко-то, и тяжело… — вмешался в разговор вышедший из соседней комнаты станционный смотритель — благообразный старик, одетый в вицмундир. — Здравствуйте, матушка Наталья Федоровна… Лошадок сейчас запрягать прикажете?
Он расшаркался по-военному перед графиней Аракчеевой и почтительно поцеловал протянутую ему руку.
— Нет, никаких там лошадей, я переночую… Если только не стесню вас…
— Какое там стеснение, для вас сами в чулан уйдем, все горницы предоставим.
— Зачем же это?.. Я, если можно, в этой комнате…
— Это я так, к слову… Устроим, устроим… — отвечал смотритель.
— Когда же умер ребенок? — обратилась Наталья Федоровна к Софье Сергеевне.
— Да в ночь же, как она пришла, жар у него начался, горлышко, видимо, схватило, а к утру он и преставился…
— Что же она?..
— Тут-то с ней и попритчилось. Как увидала она, что девочка-то её умерла, схватила она её, прижала к своей груди и ну качать, да убаюкивать… Я её и так, и сяк уговаривать… Ангельская-де душа за неё молиться будет перед алтарем Всевышнего, грех и убиваться о них, великий грех, потому радоваться надо, если кого в младенческих летах Господь к себе призывает, тягостей жития этого нести не приказывает… Куда тебе! Глядит на меня глазищами, ничего, видимо, не понимает, и даже улыбается… Улыбка такая, что хоть слезами от неё обливайся и то впору…