Он обещал и, перекрестившись, приложился к образу, а за ним стали прикладываться и все поселяне.
После этого все утихло. Поселяне закричали:
— Шабаш! Не будем больше шуметь, ребята — по домам.
Панаев стал отдавать приказания резервному батальону идти в штаб, но поселяне воспротивились этому.
— Пусть, с Богом, идут на квартиры, им и так надоело стоят по ригам.
Николай Иванович подчинился этому желанию, распустил батальон, и поселяне стали расходиться по домам.
В ригу к покойникам и к гауптвахте, где содержалось довольное число лиц, мятежники приставили, не доверяя резерву, караул от себя, вооруженный, за неимением ружей, дрекольями, — и этим окончился кровавый день 16 июля 1831 года.
К вечеру того же дня к запертому в сарае Хрущеву явилось несколько поселян.
— Ступайте теперь домой! — сказали они. — Слава Богу, что остались живы; тут Бог знает, что происходило; теперь не опасайтесь, никто вас не тронет, а то здесь вам будет хуже: подумают, что вы спрятались оттого, что виноваты.
В ту же ночь выбранные депутаты по двое от каждой роты с пойманным унтер-офицером и женщиной с запискою, выуженной у Богоявленского, на почтовых лошадях отправились в Петербург с жалобою на начальников императору.
Так окончился первый день буйства поселян императора австрийского Франца I поселенного полка.
На другой день, рано утром, поселяне один по одному стали собираться на площадь; столпились в кружок и стали толковать сначала тихо, а когда набралось их много, то начали шуметь и спустя некоторое время привели солдатку Сыропятову и поселянина Дмитрия Комкова. Обоих связали, избили и втолкнули на гауптвахту.
Пришедший к Хрущеву поселянин рассказал, что Сыропятову долго искали и нашли спрятанною под койкой.
— А взяли её за то, что она часто ходила к вам на кухню, то думают, что была подкуплена вами кидать яд в колодцы; Комков же взят за то же, да сверх того, он замечен в чародействе.
— Да и про вас что-то худо говорят! — продолжал поселянин и затем рассказал, как он находился ночью на часах при убитых в риге; все они были черны, как уголь, и в риге от их тел уже сделался дурной запах; кто-то из них ночью очнулся и стал приподниматься, но его тут же добили.
Рассказчик не знал, впрочем, кто именно очнулся: Савурский или Богоявленский?
— Но теперь все они лежат, уже окостеневши, в запекшейся крови, так что никого нельзя узнать.
Рассказ этот привел Василия Васильевича в содрогание. Накануне рокового дня Савурский был на именинах батальонного командира, так весело распевал, аккомпанируя на фортепьянах, — и на другой день его не стало.