В присутствии первого учителя в ней проснулась его ученица.
«А быть может, и теперь… сейчас… можно дать ему надлежащий отпор». — мелькнуло в её уме.
Она собрала все свои силы и подняла голову.
— Мы с вами, Сергей Дмитриевич, так долго не видались, что, видимо, стали совершенно разными людьми, так что я даже не вижу причин радоваться этой встрече… — сказала она с дрожью в голосе.
— Вот как! — расхохотался он. — Вы за эти годы стали совершенно тонкой барыней из московского bean monde'a и, быть может, чем черт не шутит, верной женой, так что считаете за грех даже вспомнить те счастливые минуты, которые вы проводили в моих объятиях…
Он снова разразился наглым смехом.
— Я не считаю их теперь счастливыми, — поднялась она со скамьи.
Его подлый хохот возмутил её и придал ей энергии.
— Я считаю их омерзительными… Оставим этот разговор… Он неуместен вообще, а в особенности здесь, у могил нам обоим близких людей… Прощайте.
— Те… те… те… атанде… — схватил он её руку и силой заставил снова сесть. — Я не сентиментален и готов говорить о деле не только над могилою, но даже в могиле… Мне же до вас есть дело, иначе не думаете ли вы, чтобы я стал вас столько времени выслеживать для нежных воспоминаний о прошлых поцелуях…
— Что же вам надо? — спросила она уже снова упавшим голосом.
Она поняла, что отпор не удался, и снова бессильно опустила голову.
— Вот так-то лучше!.. А то фордыбачить вздумала, когда вся у меня вот здесь…
Он сжал кулак.
— Хочу раздавлю, хочу помилую! Мне надо говорить с тобой, — он перешел снова на «ты», — наедине и долго…
— О чем?
— Тогда узнаешь…
— Если надо денег, я дам, с условием, чтобы вы меня оставили в покое…
— Денег теперь мне не надо. Безмозглые поляки выбрали меня казначеем одной из банд… Кое-что осталось… Послезавтра ты выедешь одна в Тихвин, скажешь своему мужу, что едешь на богомолье… но одна, слышишь… Я буду тебя ждать на первой станции от Москвы… Вот тебе моя воля… Не исполнишь… берегись… сыщу на дне морском…
Он встал и быстро пошел к кладбищу, по направлению к монастырским воротам. Екатерина Петровна сидела, как окаменелая.