— Еще чуть-чуть, и я точно умру, — тихонько выдыхает Агата, и Генрих её целует, в шею. Да, этот прием практически противозаконен, но как же сложно удержаться и не заставить её охнуть от удовольствия, снова.
— Последний раз, сладкая моя, — умоляюще шепчет он. Она не откажется. Пусть у него еще нет чутья — оно только-только возвращается, но ему оно вовсе не нужно, чтобы понимать Агату. Чтобы чувствовать в ней всю это чувственную дрожь. Чтобы знать — сейчас она хочет его не меньше, чем он её. Именно его она хочет. Не Миллера, и никого больше.
— Ну если последний… — она томно вздыхает, будто уступая, а сама уже в предвкушении прикусывает губу.
Маленькая шельма. Она, может, еще не поняла, но характер-то у неё не менее задиристый, чем у него. Просто подавленный. Сломанный. И она с этим боролась, так самоотверженно, так отчаянно… Ради него? И Генри пылал, наблюдая это, думая об этом. Кажется, что он уже побывал в аду — в том самом библейском аду, и сам стал вечно пылающей головней, которая никак не может сгореть. Не хотел сгорать. Не хотел останавливаться.
И к черту все. Даже самое нерешительное, несмелое её касание уже распаляет, заставляет пылать. Она так отважно пыталась быть решительной, доставлять удовольствие ему, так беспокоилась о результате, что дорого стоил сам факт, а научить он её еще всему успеет. И все же от одного только воспоминания нежных губ на члене тело будто снова переживает это нереальное ощущение невесомости, и снова, снова хочется стиснуть её в объятиях, затопить в нежности, а к паху в это время вновь приливает кровь.
— Сильно устала? — тихо спрашивает Генрих, скользя пальцами по темным кудрям внизу её живота. Обычно он обращается с ней жестче, в ней чувствуется потребность слышать уверенный командный голос, но до этого он еще ни разу не добивался от неё четырех оргазмов за ночь и не пытался организовать пятый. Сейчас можно и примерить роль ласкового и нежного любовника.
— Ну так, — Агата пытается выглядеть бодрой и чуть-чуть подрагивает — Генрих тем временем добирается пальцем до клитора, обводит его пальцами, осторожно растирая, вверх-вниз, в медленном ритме, чтобы она раскалялась медленно. И она раскаляется, влажнеет с каждой секундой все сильнее. И вот уже она не просто прикусывает губу, а умоляюще стонет.
— Генри…
Маленькая нахалка елозит бедрами, нетерпеливо, будто нашаривая его член. А у Генриха от этого мутится в глазах, и срывает последние гаечки со сдержанности.
— Давай-ка сюда, — в тоне больше никакой просьбы, Генрих уже попросил один раз, ни к чему делать это снова. Сам притягивает её бедра к своим, член упирается в круглую ягодицу. Агата смущенно ахает, правда, это лишь слегка трогает Генриха. Глупышку до сих пугают новые ощущения. Сложно отказаться от искушения брать её по-новому, хотя не только в разнообразии поз и заключается широта возможностей плотского удовольствия. Но пока у него есть новые, незнакомые ей позиции — он будет прибегать к ним, как к козырным картам. Выкладывать «на стол» по очереди, не торопясь, в нужные моменты.